– Надеюсь, ты вернёшься до полуночи, - откинув слишком сильно отросшую чёлку с глаз, которая надоедала, начала она. – Не вздумай отходить от Паши, усекла?

– Да, - покорно согласилась я, не имея ни малейшего желания сегодня злить её.

– И никакого алкоголя. Ты же знаешь, что меня не проведёшь, - да-да, я помню, как ты учуяла глоточек шампанского после выпускного из девятого класса. Зато врать я научилась мастерски и, если никого не подпускать ближе, чем на метр, провести тебя не так уж и сложно. – Ты сделала все уроки на завтра?

– Да.

– Историю прочитала?

– Да.

– А книги, которые отец тебе советовал на прошлой неделе? – она отвлеклась от плиты и, поджав губы, взглянула на меня.

– Ещё в четверг закончила, мам. Ты же знаешь, что я их глотаю сговорчивее, чем всякие жаропонижающие (чаще всего простуда у меня была вместе с температурой, и моя ненависть к таблеткам вполне себе обоснована).

Я подарила маме самую тёплую улыбку, на которую способна в этой душной кухне, и, получив согласие, направилась в свою комнату. Паша тем временем пришёл ко мне и сейчас крутился на моём кожаном кресле, с таким трудом отвоеванным у родителей. Для них это было атрибутом слишком важной персоны, коей я, по их мнению, не являлась. Хотя, если так подумать, то для кого я являлась важной персоной? Для Ксени, разве что. И для класса. Для некоторых людей с параллели. Преподаватели меня особо не выделяли, но мои успехи воспринимали обычно за свои достоинства. Я была в меру послушна, умна и креативна. Легко велась на провокации нарисовать какие-то плакаты, легко отпрашивалась с уроков, да и вообще особых усилий к учёбе я не прикладывала. Достаточно того, что мне легко это даётся, а слишком углубляться в любую науку мне не хотелось. Я была из той редкой категории отличниц, которым всё давалось не упорным трудом, а систематическим выделением времени на какое-то конкретное дело. Поэтому за десять лет учёбы в школе, наряду с художественной школой и танцевальной, в глазах мамы я была среднестатистическим ребёнком, на которого она до сих пор имела влияние. И, несмотря на то, что мне осталось полгода до 18-летия, никаких вредных привычек да и особого наличия собственного мнения в нашей семье не поощрялось. Поэтому моя старшая сестра, первенец так сказать, была скроена по шаблону маминых прихотей: послушная, скромная, миловидная, но при всём при этом не умеющая дать отпор. Это то, что я не терпела в ней, постоянно упрекала в этом и получала по губам. «Нерадивый четвёртый ребёнок в семье».

Как оказалось, Паша просто пришёл отсидеться, пока брат штудировал курс римского права.

– Если бы ты жила за стенкой и слушала его бубнёж каждый день, то невольно выучила бы весь конспект, отвечаю, - брат откинулся на спинку кресла, заведя ладони за голову и сцепив их в замок.

– Что, Апостол Пётр снова вслух решил повторить право? – с улыбкой заявила я, присаживаясь по-хозяйски на диван. – Не завидую я тебе.

– Та да. Хорошо тебе, одна живёшь, наушники из разъёма не достаёшь и не слышишь, как Варя со своим руководителем разговаривает по телефону, - он всего лишь непринуждённо засмеялся, а я, как заражённая, повторяю за ним.

– Ты бы потише говорил. Да и сам знаешь, что я с Варькой не схожусь характерами. Думаю, только один наш скандал несколько лет назад и повлиял на то, чтобы у меня была своя комната.

– Из-за тебя мне приходится терпеть толки Петровича о легионерах и его разговоры в скайпе со старостой об учёбе.

Петрович – ласковое прозвище для брата-близнеца придумал сам Паша. К нему и я иногда прибегала, когда «апостол» приедалось. Вообще у нас была самая обычная семья, со своими тараканами. Много членов в семье – много тараканов. Вот так и мы. Моя конфликтность с Варькой и матерью перекрывалась интересными вечерами с отцом и прогулками с Пашей. Он был мне как тот самый брат, о котором все мечтают. С Петровичем у меня тоже были неплохие отношения, но общались мы не так часто, потому что не гуляка он был. «Свежий воздух придумали не для него» - так однажды сказал мне Паша.

Вначале четвёртого звонок в дверь оповестил маму, что время вышло, и она, суетливая, запырханная, снимая на ходу фартук, пошла встречать гостей. В прихожей сразу стало шумно, настолько шумно, что закрытая плотно дверь уже не спасала. Вся родня наша уже привыкла: если по приезде я не выхожу к ним из комнаты, то заходить надо самим и здороваться. Можете представить, как, по меньшей мере, четыре человека (вместе или по очереди) заходят в мою комнату и, шаркая носками или тапочками, подходят к столу, здороваются, улыбаются, вещают самые важные новости и сидят. Они садятся везде, куда можно: диван, подлокотники дивана, колени друг друга (детская забава), и ждут от меня чего-то. Ещё успевают задать какие-то вопросы. Но их стандартный вариант: учёба, дела, поступление, личная жизнь. Иногда хронология меняется. Чаще всего за моим скупым ответом сразу следует мамино «ну, где вы все», и всей толпой они дружно уходят из моей обители. Каждый раз, глядя на всю эту процессию, у меня чешется язык спросить: вам что, в моей комнате мёдом намазано? И каждый раз я сдерживаюсь, вспоминая: немного посижу за столом, жеманно поулыбаюсь, поотвечаю на какие-то левые вопросы и под предлогом прогулки смоюсь вместе с Пашей.

Так было всегда. Так было и сегодня. Ничего не меняется, и всё идёт, как обычно. Порой создаётся впечатление, что в момент приезда гостей я попадаю во временную петлю – она всё так же повторяется, имеет какое-то своё начало и конец. Зная любовь моих дядей и тёть сидеть на диване, у меня отпала привычка складывать там одежду, которую надену на прогулку, тетради, книги и прочее.

Проходя мимо дверного проёма гостиной, я украдкой глянула на воцарившийся хаос за столом. В такие моменты моим хобби было считать людей: сколько же в этот раз уместилось за нашим новеньким прямоугольным столом из тропической гевеи, на который я положила глаз, подсадив затем и маму. Итак, от нашей семьи остались родители, апостол Пётр и Варька, а от приезжих – тётя с дядей и трое их сыновей. Итого девять лиц, которым нужно съесть всё то, что с таким трудом приготовила моя мама. Застолье обещало быть долгим, в общем.

Пашка взял меня под локоть и повёл в прихожую одеваться. Мой раскрытый рот, когда я их считала и рассматривала, кто и как ест, напрягал понемногу, и апостол Павел решил избавить всех от моего докучливого внимания. Ксеня, судя по тому, что она дозванивалась до меня, уже преодолела расстояние в один квартал, разделяющий наши дома, и ждала у подъезда. Брат торопился, торопил меня и, не дожидаясь отклика мамы на прощание, закрыл дверь за мной.

Мы собирались в тематический клуб любителей хорошей музыки. Каждые выходные там можно было послушать какого-то исполнителя, известного в стране и неизвестного вообще. Так что мы с братом частенько там бывали, и клуб стал нашим общим интересом, достаточно крепким. Сегодня выступал квартет из парней и девушки-вокалистки, которая очень нравилась Паше. Стало быть, отличный повод, чтобы улизнуть с семейного застолья, появился сам собой.

В «КС» абы кого не пускали в принципе. Это вам не общество любителей разврата, похоти и гоу-гоу. Хотя мало кто знает о том, что здесь можно было достать травку и оторваться. Мальчиков и девочек для съёма, в прочем, тут тоже хватало, но в их случае совмещалось желание послушать музыку и найти партнёра на одну ночь. Никто не запрещал, но и не поощрял – на это просто закрывали глаза. Почему же в клуб пускали двоих 17-летних лицеисток в обществе совершеннолетнего парня? Потому что у нас с охранником была договорённость: он делает скидку в один год нам, а мы забываем, что он сбывает беленький порошочек. Всё закономерно, но не законно.