– Кравец, к доске.

Тут уже можно возвращаться к тому эпизоду, о котором я рассказала сначала. Про то, как Ксеня впервые в жизни получила тройку, про то, как я вступила в диалог с практикантом, чтобы отомстить за неё и выполнить своё обещание, и про то, что в тот момент практикант изменился в лице, услышав ту самую фразу, которой Кравец отшила его прошлой ночью в клубе «КС». Ну, а теперь вернёмся уже к нормальному ходу событий.

– Леонов, Скавронская тоже отличница? – медленно издевается надо мной, прожигает взглядом моё лицо, отчего мне становится дурственно. А Костя, заложник обстоятельств, утвердительно отвечает, от чего улыбка на лице практиканта расползается ещё шире. Если бы я не знала его мотивов, то этот жест можно было бы принять за добротный знак флирта. Кстати, когда он улыбался, то выглядел безобиднее. Вот парадокс ведь! – Тогда «два» тебе, Скавронская. За дружбу надо платить.

– Вы у меня ничего не спрашивали по своему предмету. Не имеете права ставить мне двойку тогда, - что-то подсказывало мне, что первый урок права даром не прошёл для меня.

– А я тебе не за знания поставил, - с наслаждением этот педантичный ублюдок выводил двойку в журнале напротив моей фамилии: я даже видела движение его ручки(!), - а за поведение.

Похоже, он был доволен собой сейчас. Каждое слово произносил с таким теплом, с такой заботой, что моё негодование только росло. Ксеня сзади просит успокоиться, чтобы замять эту историю побыстрее? Да какой там! Катерина в ярости и будет крушить и ломать до тех пор, пока не выгорит запал.

– Можешь пойти и обрадовать куратора своей двойкой по поведению. А затем покарауль дверь снаружи, чтобы никто не напал на ваш одиннадцатый-в, до звонка, - спокойным тембром произнёс практикант и с ожиданием каких-то моих действий в упор смотрел, пристально и не моргая. – Ты поняла, что я сказал? Ты корнями в этот стул вросла? За дверь, Скавронская.

– Хорошо, что нет, - шепнула я так, чтобы Ксеня слышала, и, быстро сунув телефон в карман кардигана, покинула аудиторию.

Впервые меня, Катерину Скавронскую, выгнали из класса за плохое поведение. Не подождать, пока другие напишут контрольную. Не выйти, чтобы не подсказывать Кравец. Не выйти, чтобы подышать свежим воздухом, когда на мне лица нет. Не выйти, чтобы позвать кого-то. Нет, это было то самое «за дверь», когда говорят плохому ученику, не прилежному, непослушному и трудно управляемому. Разве ты такая, Катерина? Вот скажи мне, то есть себе, ты действительно такая непослушная? Как давно ты стала трудным подростком? Тебе ведь восемнадцать будет. В кого ты превратилась?

Ладно, хватит с меня моих собственных нравоучений на материнский лад. Ведь главное для прогульщика – не попасться. А нашими коридорами любит прогуливаться то замдиректора по учебной части, то замдиректора по воспитательной части, то сам директор. Если честно, для меня сейчас опасен любой человек, который имеет прямое отношение к учительской. Поэтому я двинулась, как и было мне приказано, к куратору.

Елена Александровна, будучи преподавателем математики (и курса алгебры, и геометрии), сейчас сидела в учительской, разговаривая с другими преподавателями, которые у нас не вели. Вызвав её на минуту из кабинета, поделилась с ней историей, произошедшей на уроке, не преминув случаем исказить образ практиканта до садистского. Конечно, я сказала, что получила двойку ни за что, а ещё сказала про то, каким образом он издевался над Ксюшей, которая едва ли не расплакалась. Не то, чтобы я была доносчиком,… просто меня с этим человеком ничего не связывает, чтобы чувствовать обязательства, помыкая которыми меня можно уличить в доносе. Вот честно, я не чувствую себя противно или как-то лицемерно. Пожалуй, я вступила в такую серьёзную перепалку с кем-то ранга «учитель» только из интереса, чем это может кончиться. Само собой, и обещание Ксене, желание отстоять её честь тоже играли роль, но не такую, как банальное любопытство, так схожее на детское «а что будет, если…?».

До конца пары я слонялась по коридору, пока чуть не попалась на глаза завучу по воспитательной части. Это была такая суровая женщина, что связываться с ней в каких-либо иных, кроме миролюбиво-деловых, целях не имела никакого желания. Но больше всего меня озадачил ответ и общее настроение куратора на мою петицию в устной форме: «Катенька, постарайся не ссориться с Егором (сделала паузу) Дмитриевичем. Он один из лучших учеников Светланы Евгеньевны и в университете его имя на слуху. Ни к чему иметь таких врагов, как он».

Хм, что же меня больше всего разозлило в её ответе? То, что она так легко говорила о нём, будто об ученике, без его неудобного отчества? Или то, что она просила закрывать свой рот, когда он позволял себе лишнее? А, может, то, каким тоном она говорила? С такими выводами меня, похоже, всё бесило в её ответе. Я-то ожидала совета держаться подальше, не давать слишком сильного спуска, ведь он всего лишь жалкий практикантишка, а я перспективная ученица, отличница, активистка, с отцом (бывшим преподавателем и ныне престижным юридическим консультантом), которая не должна посрамить её выпуск в следующем году. Пожалуй, я ожидала нотаций о «нашем славном лицее, в стенах которого мне, грешной, волей Бога дозволено учиться», я ожидала спущенных рукавов, даже злости я ожидала из-за своего плохого поведения и угроз матерью и отцом, которые чуть ли не три шкуры с меня сдерут, когда узнают. Чего угодно, только не подхалимства. Я могу лицемерить и скрывать свой буйный нрав в лицее, потому что здесь импульсивность не в моде. Я могу ругаться матом на улице и вступать в споры с бабульками. Я могу в интернете затроллить любого человека, если захочу. Но подхалимство выдавливать из себя, словно из пустого тюбика остатки зубной пасты? Уж простите.

Едва прозвенел звонок, я спрятала телефон в карман вязаного, грубого кардигана, и открыла дверь. Меня не волновало, говорил этот садист сейчас что-то, мурлыкал или пел колыбельную. Меня не волновали два десятка пар глаз, которые с неожиданностью глядели на меня. Собственно, меня сейчас вообще мало, что волновало. Он что сказал? «До звонка» . Звонок был. Всё честно. А вот насчёт справедливости и объективности мы ещё посмотрим, кто кого.

Ксеня смотрела на меня с подозрением – видимо, такое у меня странное выражение лица было. Молча сев за парту вместе с «урок окончен», я сделала вид, что не заметила этих слов, и просто меняла тетради и принадлежности одного предмета на другой. Сейчас должна была быть большая перемена, на которой все идут в столовую или кафетерий. Кравец тоже заменила тетради и, вопреки всеобщему шуму и обсуждению предстоящей биологии, подсела ко мне, ожидая подробностей.

– Ну, что сказала куратор? – практикант, собрав свои вещи (персональный блокнот с ручкой, лёгкую кожаную сумку свободного кроя, где лежали его личные принадлежности), стоял возле моей парты с журналом в руке.

– Всё в порядке. Разве может быть иначе? – не глядя на него, сдерживая гнев, говорила я. Хотя уверена, что моё настроение достигло и его метра восьмидесяти с чем-то.

– Идём-ка со мной, Скавронская. И Кравец с собой захвати, - только и обмолвился, развернулся и остановился у самой двери, заметив, что мы нерушимо сидим на местах: - Дважды повторять не буду.