Хэнсен-младший покачал головой, коря самого себя за решение, которое собирался принять и за то, что не смог устоять перед этим взглядом, полным боли, отчаяния и безысходности.

– Пошли, - обхватив Еву за талию, произнес Чак, уверенными шагами направляясь к выходу из базы, мысленно надеясь, что по пути им никто не попадется.

– Я могу идти сама, - упрямо произнесла Волкова, попытавшись вернуть себе хоть каплю независимости и чувство собственного достоинства, подорванного жалким и беспомощным состоянием.

– Пошли, - Хэнсен был намного настойчивее и непреклоннее, чем русская, поэтому брюнетке под его строгим и серьезным взглядом пришлось заткнуться и молча идти рядом, искоса поглядывая на задумчивое лицо австралийца.

Выйдя за пределы военной базы, парочка оказалась на берегу моря. Глубоко вдохнув свежий воздух, в котором она до боли в легких нуждалась на протяжении последних двух недель, Ева облокотилась на железную стену шаттердома, скатившись спиной по ней на песок, чувствуя, как задралась толстовка, обнажая кожу. По спине пробежали мурашки от соприкосновения горячей кожи с холодным железом, но Волковой было все равно. Вытянув вперед ноги, осторожно передвигая при этом правой, брюнетка положила рядом с собой костыли, стараясь лишний раз не останавливаться на них взглядом. Посмотрев на ногу, затянутую в гипс, русская поморщилась, ощущая не боль, а беспомощность, неспособность. Никчемность. Закрыв глаза, Ева закусила губу, осязая лишь обжигающий холод стены.

Немного постояв, смотря на девушку сверху вниз, Чак грузно сел на песок, вытянув левую ногу и подогнув правую, он положил на колено согнутую в локте руку. Мужчина закрыл глаза, прислушиваясь к шуму волнующегося моря. Эти звуки напоминали ему о родном городе, при воспоминаниях о котором сердце радостно сжималось. Сидя с закрытыми глазами, ощущая песок на своих руках, Хэнсен ясно представлял, что находится в теплой и солнечной Австралии, а не на военной базе, отличающейся лишь серостью и холодностью своих стен.

От картинок родного города Чака заставили оторваться холодные женские руки, проникшие под его легкую куртку, скользящие по спине. Холод заставил напрячься не только мужчину, но и его мышцы, которые вмиг налились сталью.

– Ты сильный, - прошептала Ева, переведя взгляд с неспокойного моря на удивленно смотрящего на нее австралийца. Чувствуя, как мужские мышцы перекатываются под ее мягкими и нежными руками, Ева ничуть не смутилась, продолжая изучать тело блондина.

– Ты что делаешь? – Хэнсен подозрительно прищурил глаза, пытаясь на вид определить, есть ли температура у брюнетки или нет. Иначе, с чего бы ей себя так странно вести?

– Ты горячий, а я замерзла, - спокойно, не меняя интонаций в голосе, ответила русская, прекратив скользить руками, расположив свои ледяные, как у лягушки, конечности на спине у все еще продолжающего буравить ее внимательным взглядом мужчины.

– Так может, пойдем на базу в теплое помещение, а не будем морозиться на улице, рискуя подхватить простуду, - беззлобно хмыкнул Чак и тут же нахмурился, увидев, как затравленно брюнетка посмотрела на него после произнесенных слов. Словно маленький щенок, побитый хозяином за совершенную безобидную пакость. Почесав бровь, Хэнсен улыбнулся, пододвинувшись ближе и обхватив несопротивляющуюся девушку за плечи, обнимая застывшую каменным изваянием русскую, - но если хочешь, мы можем остаться здесь и просто помолчать.

Ева благодарно кивнула. Посидев немного в крепких и теплых объятиях, Волкова склонила голову ближе к мужчине, спрятав покрасневший нос на груди голубоглазого блондина. Расслабившись, брюнетка упустила тот момент, когда Чак подхватил ее, усадив на себя так, что она сидела боком на ногах австралийца, облокачиваясь верхней частью тела на него.

– Почему ты не разрешала никому тебя посещать? – спросил Чак, под этим «никому», конечно же, подразумевая себя любимого.

– Все мы с детства знаем, что человек смертен, что рано или поздно каждый из нас умрет, - глухо произнесла Ева, не ответив на вопрос, приподняв голову от футболки Хэнсена и устремив свой бессмысленный взор в песок, - но почему-то эти знания не спасают от потрясения, шока и боли, вызванных потерей близкого и дорогого человека. Почему родители не объяснили нам, что будет настолько больно, настолько херово, что захочется отправиться вслед за погибшим. Я чувствую, что оборвалась не только жизнь Марка, но и моя, - брюнетки тихо всхлипнула, Чак молчал, не собираясь останавливать исповедь сломленной внезапной трагедией девушки, - он был частью меня. Неотъемлемой половинкой. Каждый день, каждый долбанный день брат был со мной, да еще в материнской утробе мы были с ним вместе, - не скрывая льющихся без конца слез, Ева чувствовала нарастающую истерику, которую она уже была не в силах остановить.

Чак молчал, лишь успокаивающе поглаживая громко рыдающую брюнетку, которая, судорожно захлебываясь в своих слезах, не могла больше произнести ни слова. Прерывать этот безудержный плач, Хэнсен-младший не собирался, потому что он по себе знал, каково это – потерять любимого человека. Когда погибла его мама, он вмиг повзрослел. Чак помнил, как будучи девятилетним мальчишкой, не хотел показывать своего горе окружающим, заставляя спрятать боль утраты внутри, не плакать и не кричать, даже когда этого очень сильно хотелось. Но лишь плача на сильных руках отца по ночам, он выплескивал все эмоции, терзающие, разрывающие на части его душу. Сдерживание эмоций еще больше усугубляет горе, приводя к душевным травмам, которые шрамами останутся на всю жизнь. Лучше выплакаться, выплеснуть, не держать в себе. Спокойствие придет со временем, жизнь заставит смириться с утратой, но память будет помнить, причиняя хоть и отдаленную, но все же боль.

Истерика продолилась еще долгое время и продолжалась бы, если бы первая холодная капля дождя не упала бы на макушку Евы, заставив ту оторваться от уже насквозь пропитавшейся слезами майки блондина. Подняв заплаканное лицо с покрасневшими глазами к небу, затянутому серыми свинцовыми облаками, брюнетка перевела тоскливый взгляд на Чака, судорожно вцепившись в легкую ткань куртки.

– Я не хочу возвращаться в палату, - Волкова не успела договорить, как сильно ударил гром, окатив сидящую парочку тонной воды.