— А дальше что было с Дашуткой?

— Дальше-то? — Дед нахмурился, вздохнул. — А ничего не было дальше. Эпидемия в ту пору навалилась какая-то страшная. Половина деревни вымерла. Дашутку тоже схоронили.

Помолчал дед, еще раз вздохнул и спросил:

— Сам-то чего припечалился? Отчего душа не поет? Я вижу.

— Дед, влюбился я. Ты не смейся, мы с ребятами так и говорим: влюбился, не влюбился.

— Да я ничего, — сказал дед. — Обыкновенное дело. Со всяким приключается. А если еще такая девчонка! Как же без этого? Обязательно даже.

— Дед, это не Таня.

— Ишь ты! — поразился он. — Еще красивше нашел? Ну и Петька! Весь в меня!

— Нет, она не такая красивая, — сказал я. — Может, и вовсе не красивая.

— Так, так. — Дед опять затеребил усы. — И что же?

— Кира ее зовут. Нравится мне.

— Кира, значит, Кира, — забормотал дед. — Ну-ну?

— Нравится, говорю, очень. Тоже в нашем доме живет. На девятом этаже.

— Ясно, ясно. — Закивал дед. — Обе, значит, тута. В одном дому. И Кира, значит, имеет на тебя обиду.

— А ты откуда знаешь? — Я в удивлении уставился на деда.

— Петруха, дела эти известные. И сам не единожды попадал впросак. Парень-то, сказал тебе, был я видный. И всё-то со мной было. И чего только не было. И слез тех перевидал — запрудой не запрудить… Ах ты, оборот-поворот какой! Татьяна, выходит, тут вовсе и не к делу? А как хороша!

— Я кто ей? Так, рыцарь, мальчик высокого роста. Охрана.

Я сказал это обиженным голосом, и только в эту минуту совсем ясно понял, что так оно и есть.

— А Кира, может, и плачет, — добавил я.

— Ах ты, Петушок — чистый гребешок! — сказал дед и прижал мою голову к себе. — Видишь, жизнь-то какая негладкая. Они по нас плачут, а и нам не сладко… А гляди-ка, — вдруг показал дед за окно. — Пока тут сидели, разговоры говорили, и дождик за лес ушел. Прояснило. Солнышко скоро будет. Хватит, Петруха, тужить-горевать, идем-ка во двор, домину кругом обкружим, еще чего покажешь…

А на другой день погода и совсем разгулялась. От вчерашнего разговора мне было немного не по себе, и дед словно чувствовал это — ни о чем вчерашнем не вспоминал. Я принес утром газету из ящика и стал смотреть, где какие фильмы идут. Сходим, думаю, с дедом в кино. Четвертый день живет, а нигде еще не был. Только с мамой в универмаге. Но магазин не считается. Это не развлечение.

Я газету смотрю, а дед — на балконе, дали оглядывает, на солнышке греется. До обеда солнце весь балкон заливает, хоть ложись загорай, и на пляж не надо ходить.

— Петь, — позвал меня дед. Я подошел, а он рукой показывает на трех девчонок, что, сидя на лавочке, смотрели журнал и, словно по команде, правую ногу закинули на левую. — Вон та, беленькая, не Кира будет?

— Что ты, она совсем не такая.

— А с краю, в желтой майке?

— Да нет ее здесь, — говорю я и голос сдерживаю — вдруг и Таня на своем балконе стоит?

— Показал бы мне, — сказал дед. — Татьяну видел, теперь Киру посмотреть бы.

— Ладно, — говорю, — ладно. — И тащу деда за рукав к двери. Догадался дед.

— Экий пень бестолковый! — ругнул он себя. — Ясная обстановка. Операцию держим в секрете.

В комнате я начал было про фильмы деду читать — так не слушает.

— Кино от нас не ускачет. Ты Киру мне покажи. Какая из себя она.

Чего Кира далась ему!

— Высокая, — говорю, — чуть пониже меня. Две косы длинные. Глаза серые, крупные такие. — Я взял листок и бережно нарисовал большой глаз. — Здесь вот, к носу, уголок немного загнут. А над глазом тонкая полосочка круглая, с ресницами. Зрачок черный. А брови… — Я и бровь вывел карандашом. — Нет, они ровней у нее. Волосики густые и все в одну сторону смотрят. Много. Может, тысячу волосиков на каждой брови будет.

Кирин глаз деду понравился.

— Ишь, как ловко обрисовал! Красивый глаз. Теперь еще шибче охота поглядеть на нее.

Я несколько раз смотрел с балкона. И в классики играли девчонки, и в обнимку ходили парами. Та троица с журналом все на лавочке продолжала сидеть, только ноги опять, будто по команде, переменили — теперь левая на правой. И с мячом играли, но далеко, у того же второго подъезда. Однако Киры нигде не было видно.

А в двенадцатом часу выглянул, и вот — будто в горле у меня перехватило. Сидит Кира у своего подъезда на лавочке. Она спиной сидела, но я узнал ее. И косы длинные, и серое платье с красной оборкой… Да и вообще, как же мог бы я не узнать Киру!.. Показать, что ли, ее деду?

А дед, надев очки, читал в комнате газету.

— Еще не раздумал смотреть? — подойдя к нему, спросил я. — На лавочке она сидит.

— Кира! — Дед газету — в сторону, скорей на балкон.

Я показал ему Киру. Дед смотрел, вытянув худую, морщинистую шею, молчал. Потом палец к губам приложил и вытолкал меня в комнату.

— Что на спине о девочке прочитаешь? — раздосадованно сказал он. — Пойду глядеть.

— А может, не надо? — усомнился я. — Тогда хоть недолго. Посмотришь — и назад.