РОНАЛЬД Б. УИЗЛИ

Возлюбленный муж, отец, сын, брат и друг

Это было его имя. Она повторяла это странное откровение про себя, и ноги ее подкосились сами собой. Она оказалась на коленях, сидя на недавно отросшей траве, глядя на камень, который с этого места казался невозможно белее и еще больше. Он был страшно зловещим, но она не могла отвести от него взгляд.

Она перечитывала каждое слово снова и снова, по крайней мере раз шестьдесят. Слова были простыми и обычными, но ей казалось важным закрепить их в памяти именно такими, как они были вырезаны. Она беспомощно смотрела, как ее рука, словно по своей воле, поднялась, чтобы коснуться слов, которые она читала. Кончики ее пальцев скользили по каждой букве медленно и сами собой. Р-О-Н-А-Л-Ь-Д. Рональд. Она звала его так, только когда злилась или хотела что-то доказать. Ее пальцы словно закололо, пока она водила по буквам, и наконец она прикоснулась к мрамору, удивительно прохладному в такой теплый день.

– Ты меня не слышишь, – она услышала, что заговорила, прежде чем поняла, что делает. Ее голос запнулся на секунду, когда она поняла, что начала говорить, и она закрыла глаза в попытке собраться с ясными мыслями. – Ты меня не слышишь… – повторила она на этот раз намного тише и подняла глаза, чтобы еще раз взглянуть на камень перед ней.

Это был теплый день, и солнце светило слишком ярко для такой угнетающей сцены. Она подумала, что должно быть темнее и мрачнее и что тучи должны закрывать небо. Ей не хотелось видеть солнце и хотелось, чтобы было похолоднее. Ей хотелось свернуться комочком, но температура была слишком высока, чтобы это выглядело оправданно. И она просто сидела здесь на коленях и смотрела на слова перед собой.

– Я не знаю, почему ты ушел, – мягко сказала она, понимая, как глупо это должно быть – говорить с надгробным камнем и травой, но ей было плевать. – Ты не должен был. Я злюсь, – эти слова прозвучали тихо, но твердо. Ей казалось, словно они вертелись у нее на языке уже вечность, слова, которые она отчаянно пыталась сказать, но они слишком пугали ее, чтобы произносить вслух. Но вид надгробия словно дал ее нужную решимость.

– Ты причинил мне боль, – пробормотала она, бесцельно потянув травинку рядом с собой. – И ты сделал больно детям, – она не могла сказать что-то сразу после этого, потому что от мысли о детях у нее заболело где-то в животе. Боль, явно написанная на их лицах, убивала ее, несмотря на то, что они редко говорили об этом вслух.

– Роуз вернулась в школу, – наконец продолжила она. – Она хочет сосредоточиться на психологии. Полагаю, мы не зря потратили деньги… – она бесцельно посмотрела перед собой, без веселья попытавшись пошутить, как они часто делали. Все казалось пустым. Но она, тем не менее, продолжала говорить, понимая, что иначе ей будет только хуже. – Скорпиус о ней заботится. Он действительно ее любит.

Они ушли теперь, Скорпиус и Роуз, и она не могла не почувствовать, каким же пустым стал ее дом. Стало более тихо и одиноко, и она все не могла к этому привыкнуть. Она была рада, конечно, что Роуз решила продолжить учебу, но ей было больно смотреть, как она уезжает. Как будто она снова отправляет ее в Хогвартс в первый раз. И она уже привыкла к тому, что Скорпиус всегда рядом, и она ощущала его отсутствие так же остро, как отсутствие своих детей.

– И Хьюго почти окончил школу, – тихо продолжила она, теперь скорее бормоча, чем говоря. – Не могу поверить. У него ПАУК меньше, чем через месяц. Мне кажется, будто ему восемь лет… Ребенок не его. Ты этого так и не узнал. Он все еще хочет ей помогать…

Она говорила что-то случайное и что-то совершенно неважное сейчас, но она не знала, что еще сказать. Раз уж она и так была дурой, что говорила с надгробным камнем, то, по крайней мере, она может рассказать новости о детях. Она не знала, что еще важного она может рассказать куску мрамора.

– Лэндон одинок, – тихо призналась она. – Теперь, когда остальные уехали, ему не на что отвлекаться. Он часто остается у твоей мамы и у моей… Я не знаю, как справится со всем самой… Прошлым вечером он спросил, правда ли, что ты больше не вернешься…

Когда он поймал ее прошлым вечером и нервно задал этот вопрос, она едва не начала плакать тут же на месте. Она с трудом держала себя в руках, но было трудно объяснить ребенку, что есть смерть и смертность. Она знала, что он понял, но знала, что он не осознал. Конечно, у нее не было для него ответов, потому что она сама полностью не поняла.

– Мне нужно, чтобы ты вернулся, – тихо прошептала она, настойчиво глядя на его имя, словно это поможет ему материализоваться из воздуха. – Ты нужен мне здесь… Я не знаю, что делать без тебя…

Она никогда не говорила слов правдивее, и ее легкие ужасно сжало, от чего стало трудно дышать. Все ее тело заболело от нужды того, чтобы ее желание исполнилось и все каким-то образом вернулось назад. Она закрыла глаза, пытаясь заблокировать боль, которая пронзала ее, и когда она почувствовала руку на плече, она едва не задохнулась.

Ее глаза распахнулись, и она дернула головой, чтобы увидеть посетителя. Ее сердце упало, когда она увидела не рыжие волосы и голубые глаза, а черные волосы, зеленые глаза. Она никогда не была так расстроена при виде Гарри за всю свою жизнь, и ее глаза налились слезами прежде, чем она это почувствовала.

Он опустился на землю рядом с ней, и его рука переместилась с ее плеча на талию. Она почувствовала, как по ее щекам потекли слезы, и она смотрела, как он, так же, как она, изучал надгробье и медленно запоминал отдельно каждую букву.