Шрифт:
– Подкараулила? Что значит – подкараулила? Ты со мной спал, четыре раза.
– Все четыре спьяну. И ни разу не кончал.
– А вот это извините! Разок пришлось кончить!
– Я за этот разок уже заплатил. Я тогда вообще все выскреб, что было, только чтоб тебя, шлюху, не видеть!
«Гитару, дурак, принес, – промелькнуло в уме Валеры Времина, – песни думал петь!»
– А ты за что меня оскорбляешь? За то, что я влюбилась в тебя? Если влюбилась, то шлюха? Вы таких любите, каким насрать на вас семь куч подряд, да? А если полюбила – то, значит, идиотка? – закричала Карантина, вскочив с дивана и перестав принимать соблазнительные позы.
– Я не потому сказал, что ты влюбилась, а потому, что все прекрасно знали, чем ты занимаешься. Тебя в нашу компанию Куркевич притащил, с панели.
– Он врал! Он мне мстил!
– Чего ему было врать? Да и без того было понятно за десять кэмэ, что ты с помойки. Ты посмотри на себя в зеркало, графиня Монсоро. На тебе клейма ставить некуда. Розовая п… в звездах!
Растоптал дядька ее парижский костюмчик – и погиб, сам того не зная.
Карантина помолчала. Потом налила коньяку себе и Времину.
– Давай, Валера, выпьем.
– Ну давай, – обрадовался дядька. – Ладно, не злись, я лишнего тут хватил. Нормально обсудим, как чего. Я ж говорю – в разумных пределах помочь могу. Но по доброй воле! Не тяни жилы из меня, и я тебе пригожусь, ей-богу. Будь здорова!
– И ты будь здоров, Валера Времин. Я сюда ехала и все про тебя думала, вспоминала прошлое. Ты вот на мне печать поставил, обозвал. А ты знаешь мою жизнь? Ты в деревне Ящеры был, когда откуда я сбежала? Маму мою видел? Ты знаешь, что я бита была все детство золотое? Что я голодала? Да, были у меня мужчины, так что? У тебя женщины, у меня мужчины, только почему-то вы за то же самое называетесь молодцы, а мы б… Деньги брала, да? А почему нет? Такая моя работа – быть женщиной. Ничего-ничего, я дождусь. Я вас самих всех на панели увижу! Ты меня сейчас оскорбил так, Валера, что прощения не будет. Я тебе объявляю войну. Я тебя уничтожу. Я истреблю тебя как… таракана. Ты ко мне приползешь и будешь умолять забрать эту твою сраную квартиру на Беговой, а я не возьму Я больше ничего от тебя не возьму.
– Ты что, Катя, с катушек съехала? Ты меня убивать собралась?
– Нужно мне тебя убивать! Еще за такую дрянь в тюрьме сидеть! Я тебя опозорю. На всю Россию опозорю. На весь белый свет!
«С тобой мы кружим вальс, моя пушинка…» — совершенно некстати пронеслось в голове у дядьки Валерки.
– Андрюша! – закричала Карантина. – Иди сюда. Мы разговор закончили. Дядя Валера уходит от нас.
Времин схватил гитару и стал, горестно мыча, ее трясти.
– Вот! Хотел по-человечески, дурак! Андрей, ты подтверди, что я хотел по-человечески!
– Да что вы как с цепи сорвались? – рассердился Андрей. – Вы на девочку посмотрите, вы ее до больницы доведете.
– Эх! – завопил Валера и побежал на кухню, где крепко расцеловал Нику и сунул ей в карманчик брюк свою визитку. – Звони, доча, звони, – шепнул он ей на ушко и ринулся в прихожую, потому что Карантина уже неслась к ним.
– Что он там говорит? Руки прочь от дочери! Теперь только по суду, по суду увидишь!
– Пошла ты на хер, подлая ты, грязная тварь. Чтоб мне тебя не видеть ни на этом, ни на том свете, – по делу ответил взмыленный дядька и вырвался из квартиры.
И тут Ника схватилась за голову руками, сморщилась и тоненько завыла.
– Господи, ребята, – сказал потрясенный Андрей. – Вы что делаете?
Глава восемнадцатая,
в которой наша героиня начинает объявленную войну
Первый залп дала «Метеор-газета».
Материал назывался «ГДЕ ЖИВЕТ ЕГО ПУШИНКА?» с подзаголовком «Брошенная дочь Валерия Времина любит песни своего отца». Алик – тот самый хрен из прошлого, разысканный Карантиной, – сказал, что прежде всего людям надо освежить в памяти фигуранта. Поэтому заметку на полполосы сопровождала выразительная фотография Времина, где дядька, расхристанный, со слипшимися на лбу волосьями, терзал гитару, как-то странно, по диагонали, перекосив при этом пасть. В уголочке же поместили маленькое испуганное личико Ники с подписью «Вероника заканчивает школу и мечтает о встрече с отцом».
Корректор «Метеор-газеты», Виринея Сабо, с удовольствием подкорректировала подпись под Времиным, и она стала выглядеть так: «Популярный пявец Валерий Врямин никогда не скрывал, что любит женщин». Риск возможного штрафа был ничто в сравнении с болью обманутой души!
«Метеор-газета» собиралась продолжить намеченную линейку и уже сфотографировала Карантину в синем халате с драконами, как ее тут же обошла пронырливая «Жизнь-копейка». Через три дня после выхода «Метеор-газеты» «Жизнь-копейка» опубликовала полосное интервью с Карантиной, где та оказалась продюсером Катаржиной Грыбска, музой Валерия Времина, той самой пушинкой, воспетой в бессмертной песне.
«Жарким августом 91-го года, – рассказывала Катаржина, – мы с Валерием встретились в потрясенной историческими событиями Москве. Встретились – и полюбили друг друга. Наш роман протекал бурно. Мы осознавали, что государство катится в пропасть, и от этого еще больше хотелось личного счастья. Валеру тогда знала вся страна, он постоянно выступал, а я следовала за ним как преданная собачка. Я ничего не могла поделать со своей любовью! Я знала, что он женат, но верила, что наши жизни соединятся в одну. Он тоже любил меня и написал тогда суперхит «Моя пушинка». Помните там слова «и карие глаза твои, как ночь любви»? Это обо мне…»