Шрифт:
Обида ожгла душу, прокатившись до самого нутра, как кипяток обжигает пищевод.
– И ты меня приписала туда же… ты считаешь, во мне тоже сидит Тарантул? Мерзкая тварь, мучитель людей?
– Да ладно, не парься.
Безнадежно и светло сияли любимые глаза, в которых не было ни капли любви. Андрей внезапно заметил, как неприятна ее жесткая линия рта. Как пародийно смотрится мальчишеская ухватка, с которой она сунула руки в карманы короткой куртки. «Господи, – подумал Андрей, – два года, два года! На что ушли! Если бы он вместо этой идиотской любви женился тогда на Свете Акимовой, мог бы ребенка зачать, он бы уже ходил, говорил…»
– Если ты так думаешь, нам незачем общаться. Вообще. Давай попрощаемся.
К мужской решительности в таких вопросах Эгле явно не привыкла.
– Ты что, ты что, Андрюша? С чего мы попрощаемся? Глупости. Там обед какой-то упоительный Наташка варит. Посидим, вечером отвезем тебя в город. Вот обидчивый какой! Я ляпнула. Ты понимаешь, что люди говорят не то, что они хотят сказать? Интересно, как это я без тебя? Ты мой рыцарь, мой друг верный, я тебя обожаю. Это правда.
И по руке его стала гладить, хитрюга-зверюга.
Мимо наших героев прокатил толстый мальчик на велосипеде и отчего-то пристально вгляделся в Андрея, два раза нажав рычажок звонка. Может, то был ангел, желавший предупредить Блеклого воина об опасности? Не стоило трудов. Он ничего и не расслышал. Счастливое облако самообмана вновь окутало голову Андрея Времина.
Глава двадцать первая,
в которой Андрей читает письмо Елены Кузнецовой
В кутерьме происшествий этого беспримерного в судьбе Андрея сентября он стал временами словно забывать себя, терять нить жизни. Спохватившись, он нарочно взял побольше заказов и кстати вспомнил про архив Камского, который обещал привести в порядок. Прекрасно – когда непрерывно болит душа, надо идти в библиотеку, разбирать архив, вести дневник. «На филантропию нет средств-с! – усмехался Андрей. – Помогли бы ком у, да у самих ничего нет…»
Он устроился дома, где приходилось часто проветривать – ему все мерещился запах Карантины. Однажды в детстве ему поручили купить рыбу для кошки, он взял камбалу и сдуру сунул ее в отделение портфеля. Тогда пластиковые мешки просто так в продуктовых магазинах не продавались, и камбалу некуда было девать. Плоский рыбий трупик оставил в портфеле стойкий противный запах. Чтоб его отбить, Андрей вылил туда полфлакона дешевых маминых духов, которые она не жаловала. И запах из противного стал чудовищным! Андрею пришлось мыть-оттирать портфель много раз, но запах не выветривался, только слабел, не теряя мерзости. Вот и теперь Андрею чудилась похожая вонь. Это был фантом. Чуткий, душевно напряженный юноша улавливал не реальную, а моральную вонь, оставленную Карантиной, которую было не извести никакими потоками свежего воздуха.
Он иногда думал об этом – что моральное, душевное разложение человека ведь тоже сопровождается вонью, только люди, к своему счастью, ее не ощущают. Или к несчастью?
В первой папке Камского были письма от зрителей, как правило, от немолодых женщин, которые можно было не просматривать за ясностью сюжета, но затесался и развернутый синопсис сценария по Набокову, написанный от руки. Это вполне мог оказаться перл, и его Времин разместил особо.
Вторая папка содержала толстый конверт с надписью «Кузнецова». Тут помещались машинописи, свернутые пополам, и письмо. Андрей решил проглядеть его с целью классификации…
Через пять минут, взволнованный, с бьющимся сердцем, он понял, что это письмо он должен прочесть от начала до конца.
Вот оно.
…………………………………………………………………….
Внимание! Внимание! В связи с особой важностью послания Елены Кузнецовой Жоржу Камскому мы отменяем на время чтения этого письма рассказы и речи Нины Родинки! Нина Родинка возвратится к вам в двадцать третьей главе. Следите за рассказом.
…………………………………………………………………….
Письмо Елены Кузнецовой Георгию Камскому:
«Здравствуйте, Юра!
Простите, я так и не привыкла к вашему “правильному” полному имени, ведь у меня в классе вы всегда были Юрой, и я глупо удивляюсь, когда вижу торжественное “Георгий” в титрах. Но это жизнь, что возразишь, все мы становимся из Ленок и Юрочек Еленами и Георгиями, а потом и хуже – Елена Ивановна, Георгий Павлович. Все больше времени требуется, чтоб назвать нас так, чтобы мы откликнулись. А нашего личного времени притом остается все меньше.
Я была ужасно тронута, когда вы в прошлом году поздравили меня с днем рождения. Что-то случилось, вы вспомнили обо мне! Ваша телеграмма пришла на старый адрес, и новые жильцы мне ее зачитали по телефону и любезно обещали вручить оригинал. Но вот пока их здоровые ножки до меня не дошли.
Вам теперь, если не ошибаюсь, тридцать девять годков, и вы понимаете, что ваша учительница была тогда старше вас всего-то на пятнадцать лет. Теперь у меня другой счет, и такая разница уже не кажется мне огромной. Жизнь бежит, я разменяла шестой десяток и теперь смотрю на остаток существования трезво. Прикидываю, как им разумно распорядиться. Наш директор, вы его помните, конечно, Алексей Васильевич, умер десять лет назад, и я перестала быть вечной “младшей любовницей” султана. Я знаю, что вы еще в школе догадывались, что к чему, но вот и прошли все страсти, кончилась в общем жизнь, но житие пока не началось. Не знаю, как назвать то, в чем и чем я существую сейчас, – житуха? Или вот лучше – жисть.