– Проще будет взломать, а затем починить его крышку, чем возиться с ключом, - без тени смущения или боязни встрял в разговор кузнец.

– А ключ точно испорчен нарочно?
– переспросил Лигдамис.

– Хэх!
– колыхнув висевшей под левым ухом греческой медной монетой, вскинул опалённую бурую бороду кузнец.
– Зубчики явно сбиты чем-то тяжёлым.

– Что-то мне это не нравится, - нахмурил брови Марепсемис.

– Да, похоже, что это неспроста, - поддакнул ему Эминак.

– Ладно, ломай, - дозволил Палак, которому передалась обеспокоенность старших братьев.
– Тут, при нас.

Кузнец опустился перед ларцом на колени, достал из висевшей на плече кожаной сумы тонкое острое зубило и молоток, перевернул звякнувший скрытым внутри металлом ларец на бок и принялся аккуратно отделять тонкую золотую гирлянду от деревянной основы... Минут через пять он опять поставил ларец вертикально, откинул продырявленную возле замка крышку и, забрав инструмент, отошёл в сторону.

– Этого-то я и боялся!
– молвил Дионисий, заглянув в ларец, и разом вытряхнул его содержимое к ногам Палака.

Вокруг царевичей уже теснились, поднявшись со своих мест у костра, их друзья и вожди, с любопытством разглядывая содержимое боспорского ларца. Палак поднимал одну за другой рассыпанные вокруг него посудины и, повертев в руках, передавал сидящему справа Лигдамису, тот - Эминаку, а Эминак - Марепсемису.

– Это что же - боспорский царь такой бедный, что у него не нашлось для нашего отца даже пары золотых посудин?
– скорчил презрительную мину Эминак, разглядывая изящный бронзовый светильник в виде лебедя.

– Он не бедный - он жадный!
– возразил царевичу кто-то из стоящих у него за спиной.

– А может Перисад не знает, что повелителю скифов следует дарить только золото?
– предположил другой.

– Наверно жирный боспорский боров решил, что раз Скилур мёртв - со скифами теперь можно не считаться, - грозно возвысил голос старший из братьев.
– Он прислал этот медный хлам нарочно, чтобы выказать нам своё презрение. И он должен быть жестоко наказан за это!

– Полагаю, царь Перисад в этом не повинен, - спокойно возразил старшему брату Лигдамис.
– Я уверен, что настоящие золотые царские дары подменили его послы. И я даже знаю, кто это сделал. Вспомните: феодосийский номарх Лесподий и вождь сатавков Оронтон не выказывали у нашего костра ни малейшего беспокойства, зато купец Полимед сидел, будто на горячих углях. И вовсе не потому, что ему не терпилось в бурьяны, как предположил Марепсемис, а потому, что он боялся, что мы захотим при нём взглянуть на дары боспорского царя. У меня нет никаких сомнений, что именно он заменил настоящие царские дары на эти безделушки втайне от двух других послов.

Рассуждения Лигдамиса показались всем более чем убедительными.

– Тогда надо немедля отправить гонца к Перисаду, - предложил Эминак.
– Пусть отвезёт ему этот хлам и прикажет покарать Полимеда.

– А лучше - пусть выдаст вора нам, - поправил брата Марепсемис.
– Мы сами его покараем.

– И потребовать от Перисада прислать в дар нашему царю вдвое больше золота, чем было украдено!
– горячо воскликнул кто-то из молодых, всё ещё толпившихся за спинами царевичей. Остальные одобрительно зашумели.

Младший из скилуровых сыновей, до сей поры отмалчивавшийся, поднял правую ладонь к уху, требуя тишины, и когда все затихли и все взоры устремились на него, сказал своё веское слово:

– Полагаю, нам не нужно сейчас никого посылать к Перисаду... Предоставим будущему владыке скифов решить со своими вождями, как покарать боспорцев за нанесенное сегодня царю Скилуру жестокое оскорбление.

Возражать наследнику Скилура никто не стал...

Утром, после сытного завтрака, похоронная процессия двинулась дальше на полночь. Перебравшись вброд через мелководное низовье Пасиака, колесница Скилура неспешно покатила непаханой степью вдоль поросших коричнево-зелёным камышом болотистых Гнилых озёр к Тафру. Поодаль пастухи гнали питавшие многочисленных спутников царя табуны и отары.

В крепости Тафр, в которой жили с семьями шесть сотен сайев, стороживших единственный удобный проход на Таврийский полуостров, перегороженный в самом узком месте глубоким рвом, высоким валом и каменной стеной, царский поезд дожидался посланец царя роксолан Тасия - сына прежнего царя Гатала, внука знаменитой царицы Амаги. Он сообщил царевичам, что владыка роксолан, желая отдать прощальный поклон своему старшему другу Скилуру и тётушке Аттале, ждёт их возле Каменной могилы.

Миновав узкий длинный перешеек между Каркинитским заливом Эвксина и солёными Гнилыми озёрами, царский поезд выкатился в ровную, как ковёр, малотравную, маловодную степь Северной Скифии и повернул на восход.

На третий день, под вечер, впереди показался на плоской равнине одинокий каменный бугор, напоминающий издали панцирь вылезшей из реки погреться на солнышке громадной черепахи. По скифским преданьям богатырь Таргитай схоронил здесь в песчаном кургане поверженного им огнедышащего крылатого змея-дракона, лютого пожирателя людей, придавил сверху огромными, неподъёмными камнями и запечатал на веки вечные таинственными знаками-тамгами.

Слева от могилы, на некотором удалении вились к низким, окрашенным в закатный багрянец облакам сизые дымки большого стойбища. Подъехав ближе, скифы увидели на лугу за неширокой, поросшей густыми высокими травами и кустами рекой, разделившей своими светлыми водами Великую степь между скифами и роксоланами, освещённый вечерними кострами кочевой табор роксолан, составленный, как обычно, из внешнего кольца островерхих шатров, внутреннего кольца женских кибиток и большого царского шатра в середине.