Едва пережив следующие десять дней, Мелиада опять заняла с утра наблюдательный пост у окна на южной стороне дома. На сей раз одна - Герея осталась нежиться в тёплой постели. Увидав и узнав ещё издали по выправке и шлему с высоким красным щетинистым гребнем Лесподия, Мелиада вся радостно затрепетала: "Жив! Здоров! Приехал!" На этот раз его сопровождал, с интересом вертя головой по сторонам, какой-то молодой воин, должно быть, его ординарец.

Узнав от встретившего их в малом дворе домашнего епископа, что номарх как раз завтракает, Лесподий со своим спутником отправился к Хрисалиску. Трепеща и пылая от счастья, Мелиада тихонько прокралась в соседнюю комнату и, притаившись за толстой дверной портьерой, стала с замиранием прислушиваться к происходившему там разговору, не смея явиться к жениху без зова и с нетерпением ожидая, когда же отец догадается послать за ней.

Обменявшись с Хрисалиском приветствиями, Лесподий представил ему своего спутника, назвав его Саноном, сыном Главкиона, богатого пантикапейского рыбопромышленника, и пояснил, что произвёл его накануне, как одного из лучших своих эфебов, в декеархи. Как полагается в подобных случаях, Санон должен "обмыть" своё назначение с друзьями и подружками в харчевне или диктерионе, а денег у него на это, ясное дело, нет. Но его отца Главкиона и его самого хорошо знает номарх Филоксен, вот он и напросился сюда с Лесподием, чтобы попросить у него взаймы небольшую сумму. Хрисалиск ответил, что не стоит беспокоить номарха по таким пустякам, и что он охотно одолжит ему сколько нужно. Санон сперва отказывался, стесняясь брать деньги у незнакомого человека, но затем всё же уступил уговорам Хрисалиска и Лесподия и взял.

Хрисалиск пригласил, пока номарх занят, Лесподия и его юного товарища перекусить по-домашнему и тут наконец-таки вспомнил о Мелиаде. Услыхав, как отец наказывает рабу, чтобы Досифея и Мелиада принесли завтрак на троих, Мелиада бросилась к себе, мигом поправила у зеркала причёску, подвела брови, припудрила раскрасневшиеся щёки и через минуту, стыдливо опустив очи долу, внесла вслед за матерью в отцовский андрон широкую серебряную тарель, уставленную разнообразными кушаньями и напитками. Представив своего товарища, Лесподий галантно попросил, чтобы Досифея и Мелиада составили им компанию за столом, поскольку сами они столько не съедят.

Сидя напротив Лесподия, Мелиада, млея от счастья, обменивалась с ним нежными улыбками, быстрыми многозначительными взглядами и ничего не значащими словами. Иногда Лесподий просил её подать ему то или другое, и их пальцы на миг соприкасались над столом, опаляя жарким румянцем девичье лицо. Любившая покушать Мелиада на радостях даже потеряла аппетит и почти на прикасалась к еде, не замечая ничего и никого вокруг, кроме любимого. Как вдруг потянувшаяся через столик за кубком косского вина в руке Мелиады рука Лесподия замерла на полпути, а взгляд его изумлённо округлившихся глаз, как и остекленевший взор сидевшего рядом с ним робкого светловолосого юноши, устремился поверх её головы куда-то ей за спину. Мелиаде не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что произвело на них такой ошеломляющий эффект, будто они увидели там живую горгону Медузу.

Опустив кубок с потёкшим по пальцам, будто кровь из раны, вином на край стола, Мелиада медленно повернула голову. В пяти шагах за её спиной, вонзив хищные, как у увидевшей добычу тигрицы, глаза в закаменевшее с открытым ртом лицо Лесподия, стояла Герея...

4

В тот страшный и радостный день, когда Феодосия была спасена от гибели своевременным прибытием в гавань боспорской флотилии с войском младшего брата басилевса, надсмотрщик Ахемен привёл по приказу хозяина четверых крепких рабов к Малым воротам. Дабы феодосийцы не передрались сразу после победы между собой из-за добычи, номарх Лесподий объявил через гекатонтархов, что все найденные на вражеских трупах ценности должны быть сданы в пританей, где всё будет тщательно разобрано, взвешено, оценено, обращено в монету и поделено по справедливости на всех, включая и семьи погибших воинов.

После того как феодосийцы развезли по домам раненых и убитых товарищей и ободрали под надзором гекатонтархов и пентаконтархов тела скифов и скифских коней, они всем городом собрались около пританея ждать своей доли собранной добычи, поручив грязную работу по очистке залитых кровью городских улиц от скифской падали рабам. Богатые горожане прислали к Малым воротам рабов с надсмотрщиками и запряженные лошадьми, мулами и ослами телеги и двухколёсные арбы. Подгоняемые надсмотрщиками рабы грузили на повозки, точно брёвна, закоченевшие, зиявшие ужасными колотыми и рублеными ранами тела скифов, рядом укладывали отрубленные руки, ноги, отсеченные головы.

– О! А этот ещё тёплый!
– воскликнул удивлённо один из рабов, ухватившись за щиколотку юного скифа с залитой кровью головой.
– Похоже, что ещё живой.

Надсмотрщик Ахемен, доверенный раб навклера Лимнея, подопечный которого не смог скрыть удивления, обнаружив среди холодных трупов ещё тёплое тело, наклонившись, положил ладонь на раскинувшего крылья орла, вонзившего длинные острые когти в спину спасающегося бегством зайца на левой голени скифского юноши. Подобные изображения настоящих и сказочных животных, вытатуированные синим на белой коже, покрывали и вторую голень, а также оба плеча и грудь юноши. Такие же "картины" - у кого больше, у кого меньше - имелись на телах у всех варваров, веривших, что этим они предохраняют себя от злых духов и чар.

– А ну послушай, бьётся ли сердце?
– приказал Ахемен вопросительно глядевшему на него, сидя на корточках с другой стороны рабу. Тот поспешно припал ухом к двум сошедшимся в жестокой драке над левым соском скифа петухам.

– Кажись, бьётся.

– Живуч, собака! А ну-ка переверни его!

Раб перевернул юношу на живот. Волосы на его затылке слиплись от крови, медленно сочившейся из раны на темени, вся шея и спина были покрыты коркой запёкшейся крови.

– Ладно, грузите его сверху на телегу, - велел Ахемен двум ждавшим его решения на корточках рабам, убедившись, что кроме разбитой головы, на остальном теле юного скифа нет ни царапины.