Потом он услышал далёкий лай собаки. Ей ответила вторая, третья, и опять всё стихло. Падение в бездну прекратилось. Савмак ощутил себя лежащим на чём-то мягком. Его нос уловил зловонный запах человеческой мочи, кала и ещё чего-то знакомого, о чём он долго не мог понять что это. Наконец вспомнил: так пахнут водоросли на морском берегу. Перед глазами тотчас высветился жаркий летний день; он, держа в руке тонкую ладошку Фрасибулы, бредёт с нею по колени в тёплой зеленоватой воде вдоль берега вслед заходящему солнцу...

До его слуха донеслись шлёпающие шаги, лязг железа, скрип открывающейся двери. В глаза Савмака ударил сияющий огненный шар, и он крепко зажмурился, чтоб не ослепнуть. Вошедшая женщина (даже не видя её, Савмак тотчас понял, что это женщина), поставив на пол светильник, опустилась на колени у его изголовья. Просунув ладонь ему под обмотанный тряпками затылок, она приподняла его голову и поднесла к чуть приоткрытым растресканным губам маленькую глиняную чашку, которую держала в другой руке. Осторожно приоткрыв веки (свет, излучаемый плававшим в плошке тонким огоньком, уже не казался таким ослепляюще ярким), Савмак вгляделся в чужое, некрасивое, немолодое женское лицо и с трудом шевельнул непослушным языком:

– Где я?

Вздрогнув от неожиданности, женщина чуть не уронила чашку ему на грудь. Тотчас успокоившись, она что-то быстро радостно затараторила на своём непонятном языке, приподняла ему повыше голову, отчего он застонал от пронзившей темя острой боли, и опять поднесла к его запекшимся губам шершавый край глиняной чаши. В рот Савмака полилось тонкой струйкой тёплое, только что выдоенное козье молоко.

Когда чашка почти опустела, женщина вылила остаток молока себе в рот, осторожно опустила голову Савмака на покрывавшую сухие водоросли под ним дерюжную подстилку, после чего, наклонившись, прильнула губами к его губам и перелила молоко из своего рта в его рот, как, должно быть, много раз делала прежде, когда он лежал без чувств. Как только он проглотил молоко, женщина жадно его поцеловала, после чего, подняв голову, довольно засмеялась, пристально вглядываясь в его ожившие синие глаза, провела тёплой мягкой ладонью по его острым скулам и покрытому нежным светлым пушком подбородку. Затем, проворно вскочив на ноги, она выскользнула за дверь, унеся с собой пустую чашу и светильник, и звякнула снаружи засовом.

Савмак вновь погрузился в непроницаемую могильную темноту: в чулан, в котором он лежал, не пробивался снаружи ни единый луч света. В тот же миг в его памяти в мельчайших деталях высветилась картина штурма Феодосии вплоть до того момента, когда он, прикрывшись щитом, прыгнул с края оранжевой черепичной крыши на головы укрывавшихся в узкой боковой улочке греческих воинов.

"Итак, я живой, я в плену у греков... Выходит, наши не взяли город? Как же так?"

Пока Савмак тщётно бился над этой загадкой, он услышал за дверью приближающиеся уверенной мужской поступью шаги группы людей. "Служанка доложила хозяину, что я очнулся" - догадался Савмак.

Опять гулко лязгнул засов, деревянная крепкая дверь со скрипом распахнулась вовнутрь, и в савмаково узилище вновь вошла та же служанка со светильником в руке, а за нею - двое бородатых мужчин: один - высокий и худощавый, второй - низкорослый, широкогрудый и сгорбленный, как краб. По добротной чистой обуви и одежде (хоть и без единого золотого и серебряного украшения) Савмак тотчас понял, что именно высокий был хозяином. Другой, судя по висевшей у него справа на поясе вместо акинака короткой толстой плети, был надсмотрщиком над рабами.

Увидев направленный на него осмысленный взгляд пленника, высокий о чём-то спросил его по-эллински. Савмак не ответил. Он знал не более двух десятков греческих слов: херсонесские купцы, регулярно посещавшие Тавану со своими товарами по пути в Неаполь и обратно, все более-менее сносно говорили по-скифски, не говоря уж о неапольских греках. Выждав недолгую паузу, длинноголовый что-то сказал надсмотрщику, и тот обратился к пленнику по-скифски:

– Как твоё имя, скиф? Кто твой отец? Из какого ты племени?

"Признаться, что я сын вождя напитов? Опозорить отца, весь наш род? Нельзя, нельзя!"

– Почему молчишь? Ты меня слышишь?
– надсмотрщик слегка толкнул носком башмака накрытую плащом ступню Савмака.

– Моё имя... Сайвах... сын Варуна... из племени хабов, - выдавил из себя через силу Савмак едва слышным от слабости голосом.

– Твой отец богат? Он может выкупить тебя из плена?
– продолжал задавать вопросы "краб", пересказывая вполголоса его ответы хозяину по-эллински.

– Мой отец... умер... Я сирота.

– А кто такой Фарзой? Ты часто повторял в бреду это имя.

– Это мой... хозяин... сын вождя хабов... Я служил у него... конюхом.

– Он даст за тебя выкуп?

На этот вопрос пленник не ответил, обречённо опустив глаза.

Лимней был разочарован. Его надежда, что пленник окажется из родовитой скифской семьи, не оправдалась. Не меньшее огорчение испытал и Ахемен, переживавший хозяйские успехи и неудачи, как свои.

Выйдя за дверь, Лимней приказал отмыть этого раба от дерьма и мочи, и дать ему чистую тунику и башмаки.