Среди дикой, нехоженой природы великого прибрежного луга, изрезанного речными протоками на сотни зелёных островов и островков, позабыв о существовании населённого людьми мира, прожили Скилур и Аттала остаток весны и всё лето.

Как и всякая выросшая в кочевом стане девушка, Аттала умела хорошо готовить, печь вкусные лепёшки, доить кобылиц (из четырёх отобранных для побега лошадей, она догадалась взять двух дойных кобылиц), делать из молока сыр и хмельной бузат и выполнять всю женскую домашнюю работу. Тщательно продумав и подготовив за долгую зиму побег, она прихватила с собой во вместительных вьюках всё необходимое для нескольких месяцев отшельнической жизни: соль, муку, разные крупы, оливковое масло и даже корчажку мёда. Мясо же они без труда добывали охотой в плавнях, кишевших множеством непуганой птицы и зверя.

Перед побегом Аттала сказала Гаталу, что укроется со Скилуром в донапровых плавнях, в надежде, что рано или поздно матери придётся смириться со случившимся, Гатал же обещал всячески убеждать царицу скорее простить её и Скилура. Они договорились, что Гатал пошлёт гонца воткнуть на верхушке огромной Атеевой могилы шест с волчьей головой в знак того, что царица Амага сменила гнев на милость. Время от времени они по ночам выбирались из зарослей в степь и, разминая застоявшихся коней, скакали к богатырскому кургану великого скифского царя. Но время шло, незаметно подошло к концу тёплое лето, не за горами уже была холодная, дождливая осень, а доброго знака от Гатала всё не было. Скилур уже стал подумывать о том, чтобы увезти свою понесшую дитя жену к задонайским скифам и просить помощи у тамошнего царя. Но прежде чем пуститься в дальний путь, разочарованная слабоволием Гатала и огорчённая упрямством матери Аттала попросила Скилура наведаться в последний раз к могиле Атея.

Подъезжая к знакомому кургану, Скилур ещё издали увидел на огромном жёлтом диске зависшей над самым курганом Луны чёрный силуэт оскаленной волчьей головы. С радостно забившимся сердцем он ударил пятками конские бока и подскакал галопом к самому кургану, чтобы удостовериться, что глаза его не обманули, и привезти волчью голову Аттале.

Как вдруг, не успев моргнуть глазом, Скилур оказался окружён десятком таившихся поблизости в засаде воинов-роксолан. Знакомый ему десятник царских телохранителей, вполне дружелюбно приветствовав Скилура, спросил, где же царевна Аттала, жива ли она, здорова?

Сохраняя внешнюю невозмутимость, несмотря на скребущие внутри из-за непростительной мальчишеской неосторожности когти, молодой скиф ответил, что Аттала жива-здорова и укрыта в надёжном месте. Скривив толстые губы в ухмылке, десятник понимающе кивнул и объявил, что его желает видеть царь Гатал.

Проскакав в ярком свете поднявшейся в небо луны всю ночь, под утро Скилура привезли в небольшой охотничий табор юного царя роксолан в верховье длинной, извилистой Конской реки, впадающей в Донапр ниже порогов.

Гатал встретил скифского царевича по-родственному - открытой приязненной улыбкой и дружескими объятиями, заметив, что едва узнал его: за лето бывший узник ещё больше вытянулся, оброс крепкими мышцами и прикрывшей подбородок и скулы светлой пушистой бородкой. Скилур ответил, что царь Гатал и сам здорово вырос со времени их последней встречи, превратился из подростка в настоящего воина. Вновь расплывшись в довольной улыбке, Гатал усадил Скилура рядом с собой завтракать, расспросил его об Аттале - каково ей жилось в болотной глуши без служанок? Затем с видимым удовольствием рассказал, как ему удалось убедить упрямую Амагу простить-таки старшую дочь за её самовольство и вырвать у царицы и её советников согласие не мешать Скилуру добывать себе и Аттале Скифское царство. Скилур сдержанно благодарил юного царя, всё ещё боясь до конца поверить в свою удачу.

После завтрака Гатал и Скилур резво поскакали во главе трёхсот царских охранников на запад - к Донапру. Когда подъехали к высокой - в два-три человеческих роста - стене пожелтевших, пожухлых к осени болотных тростников и камышей, Гатал загорелся желанием увидеть своими глазами приютившее влюблённых отшельников убежище. Взяв с собой лишь десяток молодых друзей и приказав остальным телохранителям ждать их возвращения у кромки плавней, Гатал нырнул вслед за Скилуром в сухо шелестящее жёлто-коричнево-зелёное травяное море.

После долгого и трудного извилистого пути по стоящим в воде непролазным зарослям, Скилур вывел наконец гостей на длинный и узкий, весь поросший вербами, осокорями, густыми кустами верболоза и одинокими великанами-дубами остров, затерявшийся среди десятка таких же островов. Встревоженная долгим отсутствием мужа Аттала, услышав шумно продирающихся по узкой тропинке в камышах лошадей, где-то затаилась и вышла к укрытому под раскидистыми осокорями шалашу, лишь услышав зов Скилура и узнав среди выехавших на поляну всадников брата Гатала. С тёплой материнской улыбкой Аттала радостно прижала к груди и расцеловала восторженно кинувшегося в её объятия любимого брата, отметив, как он вырос и возмужал за это лето. Расспросив Гатала о матушке-царице, младших братьях и сёстрах, Аттала разожгла посреди поляны огонь и стала готовить для мужа и гостей обед. Гатал с приятелями и Скилуром тем часом, привязав под деревьями коней, пошли осматривать остров. Вернувшись через полчаса к уютному жилищу отшельников, юный царь объявил, что ему тут так понравилось, что он решил сам пожить и поохотиться здесь будущим летом.

– Сам - или с какой-нибудь украденной наперекор матери красоткой, а?
– спросила с лукавой улыбкой Аттала.
– У тебя уже есть кто-нибудь на примете?
– и Аттала хохотнула, увидя смущение на по-девичьи зарумянившемся лице 14-летнего брата-царя, как раз входившего в пору сладких мечтаний о жарких девичьих ласках.

Переночевав с друзьями в сооружённом напротив жилища молодой пары шалаше, на другое утро Гатал, выбравшись на поляну, попросил увязывавшего на коней нехитрые пожитки Скилура оставить на месте шатёр и всю посуду: быть может, они вместе вернутся сюда поохотиться на болотных птиц и кабанов будущим летом.