Продвижение было медленным. Идти приходилось по трупам. У многих тел были расколотые головы с вытекшим мозгом, у других — распоротые животы с вываливающимися внутренностями. Некоторые еще корчились, безуспешно пытаясь встать на раздробленные ноги. Какой-то мертвец невозмутимо получил стрелу в глаз…

Франсуа и его оруженосец добрались до двух стоящих рядом лестниц, из тех немногих, что устояли и еще держались прямо. Франсуа встал перед одной из них и сделал юноше знак встать перед другой.

— Поднимайся!

Франсуа де Флёрен посмотрел на него с отчаянием во взоре.

— Я боюсь!

Крупный обломок камня упал между ними.

— Так и должно быть. Поднимайся!

Они одновременно поставили ноги на перекладины своих лестниц и начали восхождение. На Франсуа был шлем с опущенным забралом, но на юноше — всего лишь каска, поэтому его лицо оставалось открытым. Его черты утратили свою гармоничность и правильность. Лицо сделалось почти безобразным из-за исказившего его страха. Он поднялся ступеней на десять, потом остановился и крикнул голосом, исполненным отчаяния:

— Не могу!

Франсуа зарычал:

— Поднимайся!

Франсуа де Флёрен поднялся еще на две ступеньки и снова остановился.

— Не могу! Боюсь!

Казалось, он прилип к своей лестнице; он дрожал всем телом и мешал подниматься тем, кто шел следом. Франсуа знал, что в таких случаях солдаты иногда даже убивали своих товарищей, чтобы освободить проход. Требовалось что-то предпринять.

— Смотри на меня, Франсуа!

Резким движением Франсуа де Вивре вдруг отбросил свой щит и поднял забрало. Он остался без защиты, среди камней и стрел, и вперил взгляд в своего оруженосца.

— А теперь поднимайся!

Франсуа де Флёрен поднялся на следующую ступень, потом еще на одну, еще, еще… Вскоре он оказался на одном уровне с Франсуа, и они стали подниматься вдвоем, каждый по своей лестнице, неотрывно глядя друг другу в глаза, — к вершине. Вокруг них дождем сыпались камни и стрелы; они не видели и не слышали их. У Франсуа было впечатление, что он удерживает юношу единственно силой своего взгляда. Внезапно Франсуа де Флёрен крикнул:

— Я больше не боюсь! Я хоть умереть могу! Мне все равно!

И он тоже отбросил свой щит. Как раз в этот момент Франсуа де Вивре пришлось остановиться. Только что над ним убило стрелой солдата, и его тело, повиснув на перекладине, загородило путь. Прежде чем Франсуа сумел столкнуть погибшего в пустоту, прошли многие мгновения. Наконец он поднял голову и увидел… Юноше удалось! Франсуа де Флёрен только что поставил ногу между зубцами стены и, взмахнув мечом, бросился вперед. Франсуа де Вивре устремился ему вдогонку и вскоре тоже оказался на стене.

Он увидел, как его оруженосец рубится с тремя окружившими его защитниками. Оружием юноша владел еще неуверенно, разрываясь между страхом и безрассудством. Франсуа крикнул:

— Дождись меня!

И ужасными взмахами своего цепа пробил себе к нему дорогу. Это было последнее, что он успел сделать в том бою. Среди защитников по цепочке передали приказ: гарнизону Бурдейля сложить оружие. Некоторое время спустя прибыл дю Геклен, и Франсуа стал свидетелем уже привычного зрелища: англичан и французов разделили на две группы, одних взяли в почетный плен, других без разговоров повесили. Франсуа де Флёрен, который едва успокоился от пережитого волнения, содрогнулся, наблюдая эту сцену.

— Почему одних щадят, а других — нет? Это же несправедливо!

— Потому что англичане — наши враги, а французы — предатели.

— Не понимаю…

Франсуа де Флёрен не понимал! Франсуа вспомнил Луи, для которого все это было очевидно. Один следовал суждениям трезвого рассудка, другой — порывам горячего сердца. Он вздохнул.

— Я объясню тебе, Франсуа…

Вечером, на биваке, он не стал говорить с ним о политике. В первый раз он попросил его рассказать о себе.

— Какой у тебя герб?

— Серебряная кабанья голова на черном поле. Он мне не нравится, он отвратителен! Зато отец его просто обожал.

— Ты не любил своего отца?

— Нет. Он был груб и жесток. Ему нравились только война и охота. Однажды я видел, как он бил мою мать. Я совсем не плакал, когда он умер.

Была чудесная звездная ночь. Они сидели на пороге какого-то дома, выходящего на одну из улиц Бурдейля. Мимо них проходили подвыпившие французские солдаты, горланя песни.

В голосе Франсуа де Флёрена зазвучало волнение: