На секунду в комнате наступила тишина, а потом женщины одновременно закричали и бросились на балкон, мешая друг другу.

— Мой мальчик! — стонала мамуля.

— Она тебя убила! — верещала Гера, пытаясь пропихнуться вперед матери. Проем балконной двери не был рассчитан на одновременный проход двух мадам Грицацуевых.

— Что ты сидишь, изверг! — Мамуля заплакала. — Вызывай «скорую»!

Папуля положил трубку:

— Так уже вызвал. Сказали, через десять минут будут здесь.

Дамы бросились на выход, и в квартире стало тихо. Папик осторожно подкрался к балкону и выглянул наружу.

Внизу, на асфальте, лежал Димочка, широко раскинув руки, со спокойным и безмятежным лицом.

— Сынок! — тихо окликнул его папуля с высоты второго этажа.

Димочка не отозвался.

— Они идут к тебе! — конспиративным шепотом проскрипел папик. — «Скорую» я вызвал!

Димочка приподнял голову и подмигнул ему, после чего опять упал на асфальт.

— Молодец, сын. — Папуля отошел от двери и сел в кресло. Отрезал еще кусочек торта. — Весь в меня!

Внизу послышался рев сирены. Заглушая голоса случайных свидетелей, мамуля и Гера продолжали выяснять отношения, одновременно обхаживая Диму. Со стороны их можно было бы принять за мать и дочь, только старшая обладала рыжей шевелюрой, а молодая — черной.

Молодой врач, осмотрев Диму, задумался.

— Доктор! — воскликнула мамуля, обливаясь слезами. — Скажите, мой сын будет жить?!

Доктор почесал голову и ничего не ответил.

— Отвечайте! — потребовала Гера. — Что с ним?!

— Ну это трудно сказать. Вроде дышит…

— Это мы и сами видим! — Мамуля выпятила бюст и угрожающе ткнула в доктора пальцем.

— А чего вы от меня хотите? Я вам не рентген. Может, у него внутреннее кровоизлияние. Или трещина в черепе. Это решит обследование. Надо ехать в больницу. Может, доедет… — Доктор посмотрел на женщин, потом на бледного Димочку. — Носилки сюда, быстро!

— Ах! — воскликнула мамуля и упала на руки подоспевшему санитару. Тот с кряхтением поймал пышное тело.

— Так кого везти? — флегматично обратился санитар к врачу. — Его или ее?

— Обоих. — Врач махнул рукой и отправился к машине.

Гера твердой рукой отодвинула зевак.

— Я — с вами, — не терпящим возражений голосом отрезала она. — И лучше вам ехать побыстрее!

…Он не помнил, как прошла эта ночь. Вроде бы он где-то ходил. Вроде бы с кем-то разговаривал. В памяти остался лишь помятый мужичок на скамейке рядом с ночным ларьком. Тот укладывался спать, подсовывая под голову старые газеты.

У Смирнова мелькнуло ощущение, что когда-то он уже видел этого человека. Где, когда — вспомнить он не мог. Да и не хотел. Голова была пустой и ясной, думать ни о чем не хотелось. После разговора с женой у него возникло совершенно новое чувство — свободы, которую он не хотел, но получил. И теперь он предоставлен самому себе, этой пустой темной улице, редким огням в окнах домов и дальнему лаю собак.

Под утро Андрей тихо открыл своим ключом дверь материнской квартиры. Нина Павловна спала, он заглянул в ее комнату и направился в гостиную, где прикорнул на своем старом диванчике.

Проснувшись, понял, что ему по-прежнему не хочется вести активный образ жизни, куда-то звонить, искать работу. Лежа в постели, он слышал, как Нина Павловна возится на кухне. Полилась вода, раздалось звяканье тарелок. Потом она, видимо, ушла в ванну. Через несколько минут, когда Смирнов начал опять проваливаться в сон, хлопнула входная дверь.

На цыпочках он прокрался в коридор. Мать, похоже, ушла. Это его обрадовало. Ему не хотелось сейчас обсуждать то, что случилось вчера. Он быстро поел, оделся и опять ушел бродить по городу.

Играющие на площадках дети, спешащие на автобус родители, бабульки на скамейках, подставляющие морщинистые лица солнцу, запыхавшиеся служащие, бегущие в офис, молодые мамы с колясками — все это смешивалось у него в душе в причудливый коктейль, рождающий ощущение счастья.

Момент появления на свет не откладывается в памяти, человек не может его запомнить. А сейчас у Андрея возникло ощущение, что ему даровано еще одно рождение. Ему удалось удержать в памяти этот восхитительный миг пустого пространства, не заполненный ничем, как белый лист бумаги в начале книги.

То, что было, осталось в прошлом. Что будет, покрыто пеленой неизвестности. Идти к гадалке он не собирался. Вся прелесть этого мига состояла в том, что нельзя узнать свое будущее. И этим оно манило и радовало.

Домой он вернулся вечером. Уже начинало темнеть. Он не знал, что на соседней улице буквально на десять шагов разминулся с гуляющей Соней. Она вышла из магазина за минуту до него. Ей тоже хотелось подумать, стряхнуть с себя остатки жаркой отупелости, которую рождает день, проведенный взаперти.