Однако недолго довелось мне командовать этой батареей. В середине апреля 1928 года последовал приказ о моем переводе на такую же должность в 108-й стрелковый полк нашей же дивизии.

— Почему переводят? — спрашиваю Шабловского. — Двух лет не прошло после выпуска из школы, а меня из батареи в батарею третий раз перебрасывают. Только к людям присмотришься, опять надо начинать все сначала.

Командир полка выслушал меня сочувственно. Сказал, что сам он возражал против нового моего назначения. Поблагодарил за службу:

— Взвод свой вы сделали образцовым. Восьмая батарея тоже пошла на поправку. А главное — Волоскову помогли, совсем другим человеком стал…

Через несколько дней я отбыл в Сретенск.

Новая батарея произвела на меня хорошее впечатление. Люди выглядели опрятно, имели отличную строевую выправку, на мои вопросы отвечали четко. В хорошем состоянии были лошади, в порядке материальная часть.

Несколько огорчила меня недостаточная натренированность личного состава для действий в горно-лесистой местности: медленно осуществлялось развертывание в боевой порядок, не выдерживались нормативные сроки перевода орудий с колес на вьюки и обратно. А ведь батарея- то была горной.

Однако за полмесяца усиленных тренировок это отставание удалось преодолеть. На состоявшихся вскоре учениях расчеты действовали слаженно, поставленные задачи решали быстро, даже перекрывая нормативы.

С первых дней службы здесь у меня сложились добрые взаимоотношения с командованием дивизиона и полка. И Сретенск мне понравился. Он возник в свое время как сторожевой пост на водных путях по рекам Шилка и Амур. До сооружения Китайско-Восточной железной дороги Сретенск являлся конечным пунктом Транссибирской магистрали. Отсюда шли лишь пароходы на Благовещенск и Хабаровск.

Город раскинулся в основном по правому берегу Шилки. Неподалеку высились горные хребты, поросшие таежным лесом с преобладанием лиственницы, сосны, ели, кедра. В лесах полно было зверья — белка, горностай, колонок, соболь, рысь, медведи. Водились и северные олени. В густых приречных зарослях встречались кабаны. Для охотника — раздолье. Для горца — родная стихия, хотя это, конечно, не Кавказ.

Меня так очаровало Приамурье, что, получив свой первый после Киевской школы отпуск, я решил провести его в здешних местах. Целый месяц не разлучался с местным охотником-следопытом Никитой Федоровичем Назаровым. Узнал много интересного об этом крае и о населяющих его людях.

Окончание отпуска совпало с очередным моим перемещением. Приказом по войскам Сибирского военного округа я направлялся в Даурию командовать батареей 25-го конно-горного артдивизиона 5-й Отдельной Кубанской кавалерийской бригады. Поехал туда в товарном вагоне, так как вез с собой купленную в рассрочку на 10 лет строевую лошадь. Тогда командирам разрешалось покупать лошадей, которых ставили на фуражное довольствие в части по месту службы.

— Наконец-то прибыл! — радушно встретил меня командир дивизиона И. П. Камера. — У нас уже три месяца батарея без командира, а ты где-то по лесам блукаешь. Я тебя присмотрел еще на учениях в районе Сретенска. Вижу, лихо командуешь горной батареей, и давай уговаривать Рокоссовского, чтобы тебя к нам взяли. Разве кто откажет в просьбе нашему комбригу?.. Ну что же, идем, джигит, представлю тебя ему…

Через пять минут мы были в кабинете К. К. Рокоссовского. Рослый, стройный комбриг крепко пожал мне руку, пригласил присесть, стал расспрашивать, откуда я родом, где служил, какое имею образование.

Услышав, что мне довелось командовать взводом в 28-й дивизии имени В. М. Азина, Рокоссовский заметил:

— Знаменитая дивизия. Я хорошо знал товарища Азина. Вместе воевали в Поволжье. Геройский был начдив! — И вдруг поинтересовался: — А коней вы любите?

— Люблю, товарищ комбриг. И прибыл со своим конем.

— Превосходно, — одобрил он.

Лучи заглянувшего в окно солнца играли на двух орденах Красного Знамени, украшавших грудь комбрига. Потом я узнал, что первый орден он получил за отличие в боях с колчаковцами, второй — за разгром белогвардейских банд барона Унгерна в Монголии.

— Что же, Иван Павлович, — обратился Рокоссовский к Камере, — познакомьте товарища Хетагурова с батареей, и пускай он немедленно вступает в командование…

Казарма батареи находилась в одном здании со штабом бригады, а напротив размещался штаб дивизиона.

— Да, — говорю Камере, — тут, между двух штабов, как в бою под перекрестным огнем.

— Ничего, — засмеялся Камера, — зато внутренний распорядок будет на высоте и суточный наряд не заснет.

Порядок в казарме был действительно лучше некуда. Кровати выровнены и заправлены, как на картинке. Дневальный четко доложил, что батарея находится на занятиях в поле. Иван Павлович провел меня в отдельную комнату и сказал, что здесь я буду жить вместе с командирами взводов. Квартир холостякам в бригаде не давали.