Научное доказательство является эмпирическим и индуктивным; оно не рационально и не дедуктивно (хотя очевидно, что наука использует логику и дедуктивный метод, дело лишь в том, что она подчиняет их эмпирической индукции). Индукция – в систематическом виде предложенная Фрэнсисом Бэконом – представляет собой формулирование общих закономерностей на основе ряда частных случаев (в отличие от дедукции).

Например, после того как Галилей проведет эксперимент с металлическими предметами, он может попытаться повторить его с деревянными, затем с глиняными, затем с бумажными и т. д., дабы посмотреть, получит ли он те же результаты. Таков индуктивный метод: предложенное утверждение проверяется во всевозможных новых условиях; если оно не опровергается в этих условиях, то до этой степени оно считается подтвержденным. Само утверждение обычно называется гипотезой. Еще не опровергнутая гипотеза (то есть не имеющая какие-то ослабляющие ее условия) обычно называется теорией. Теория, которая выглядит так, что она, возможно, никогда не будет опровергнута (быть может, дополнена, но не опровергнута фундаментальным образом в своей собственной сфере) обычно называется законом. Галилей открыл два закона земного движения; Кеплер открыл три закона планетарного движения; а гений по имени Ньютон объединил законы небес с законами земли и показал, что яблоко падает на землю (Галилей) по той же причине, по какой планеты кружатся вокруг Солнца (Кеплер) – а именно ввиду всемирного тяготения (гравитации).

Смысл же в том, что классический научный метод был эмпирическим и индуктивным, а не рациональным и дедуктивным. То, что сделали Бэкон, Кеплер и Галилей, заключалось просто в обещании связать око рассудка с оком плоти в тех случаях, когда рассматриваемое утверждение касается сферы плоти. Сколь бы странно это ни звучало сегодня, тогда это было гениальным ходом: позвольте оку плоти самому проверять факты в мире плоти, дабы, тем самым, избегать допущения категориальных ошибок смешивания плоти с рассудком и созерцанием. Я собираюсь выдвинуть утверждение, что данное открытие не только оказалось большим достижением для науки, но еще и в потенциале может сослужить хорошую службу религии, потому что оно очищает религию от ее несущественных и псевдонаучных аспектов, которые заразили все без исключения крупные мировые религии.

Но в отношении Галилея и Кеплера можно выделить еще одну особенность, более того – наиболее важную мысль, ведущую нас в самую суть их открытия. Мы видели, что одни их предшественники тщательно использовали око плоти, а другие – в грубом смысле – прибегали к чему-то вроде индуктивного метода, пытаясь проверить свои теории в различных условиях. Но Галилей и Кеплер наткнулись на настоящий и сущностный секрет эмпирико-индуктивного доказательства: в научном эксперименте ученый желает увидеть, происходит ли какое-то определенное событие; если оно происходит, это значит, что нечто претерпело изменения. В физическом мире изменение обязательно включает в себя нечто вроде движения в пространстве-времени; движения, которое можно измерить. И напротив, если событие нельзя измерить, оно не может быть предметом эмпирико-научного эксперимента, и, в пределах данной формы научного познания, его не существует.

Таким образом, будет лишь небольшим преувеличением, если мы скажем, что эмпирико-аналитическая наука есть измерение. Измерение – и буквально одно лишь измерение – порождает данные научных экспериментов. Галилей проводил измерения. Кеплер проводил измерения. Ньютон проводил измерения. Вот в чем состоял истинный гений Кеплера и Галилея. Причина, по которой современная наука не была открыта до Кеплера и Галилея, заключалась в том, что до них никто на самом деле не занимался измерением. «Здесь мы подошли к моменту огромной значимости, – пишет Л. Л. Уайт. – Примерно в 1600 году Кеплер и Галилей одновременно и независимо друг от друга сформулировали принцип, согласно которому законы природы необходимо открывать при помощи измерения, и применили его к своей собственной работе. Тогда как Аристотель занимался классификацией, Кеплер и Галилей стремились проводить измерения». [25] Уайт изо всех сил старается подчеркнуть: «Процесс измерения был единственным с объективной точки зрения надежным подходом к структуре природы, а числа, полученные с его помощью, были ключом к постижению порядка природы. Таким образом, на рубеже XVII века человечество получило в распоряжение систематический метод исследования тех аспектов природы, которые были доступны для измерения. Последующие же столетия можно было бы назвать и эпохой количественных измерений. Никогда доселе подобная методика не была доступна…» [26]

Уайтхед был столь же уверен в этом. «Аристотель, – писал он, – как правило, вводил в заблуждение физиков, ибо в действительности его доктрины предлагали физикам классифицировать природу, тогда как они должны были предлагать ее измерять». Ибо, как продолжает Уайтхед, «если бы только ученые мужи занялись измерением, а не классифицированием, то сколько всего бы они узнали!» [27] Уайтхед резюмирует суть нового эмпирико-аналитического метода: «Поиск измеряемых компонентов среди наблюдаемых вами явлений, а затем поиск соотношений между измеренными физическими величинами». Это, по его словам, и есть «правило науки». [28]

Я не буду подробно на этом останавливаться, но примите это за некую данность, что «мера науки – это количество: с пространством, размером и мощью сил можно встретиться при помощи чисел… Число есть число, и числа суть язык науки». [29] Психология считается эмпирической наукой, только если она предлагает измеряемые паттерны, вот почему бихевиоризм считается эмпирической наукой, а психоанализ – нет. (Заметьте, что я не утверждаю, что бихевиоризм, как следствие, достоверен, а психоанализ – недостоверен: это два разных набора данных, собираемых при помощи двух разных очей познания, оба из которых достоверны; одно из них является эмпирическим, а другое – ментально-феноменологическое.) Даже психоанализ осознал это с самого начала. По выражению одной из основоположниц психоанализа Мелани Кляйн:

Следует помнить, что данные, которые может представить аналитик, в значительной степени отличаются от данных, требуемых в естественных науках, ибо психоанализ по своей природе отличен. На мой взгляд, попытки предоставить сопоставимые и точные данные в результате приводят к псевдонаучному подходу, ибо процессы бессознательного ума и реакции психоаналитика на таковые нельзя подвергнуть процессу измерения… [30]

Если обобщить, то мы получаем следующую картину: гениальный и непреходящий вклад Галилея и Кеплера в познание состоял в том, что они показали в отношении физического, или сенсомоторного, мира, что око рассудка можно и необходимо связать с оком плоти и обосновать в нем путем индуктивного эксперимента, сутью которого является воспроизводимое измерение (число). Позвольте оку плоти говорить за око плоти, – и эмпирическая наука была изобретена с этой целью.

Эталоном плотской истины является эмпирический факт; эталоном ментальной истины является философское и психологическое понимание; эталоном созерцательной истины является духовная мудрость. Мы видели, что до эпохи современности мужчины и женщины в достаточной степени не дифференцировали, или различали, очи плоти, рассудка и созерцания, а посему, как правило, смешивали их. Религии пытались быть научными, философия пыталась быть религиозной, а наука пыталась быть философской – и все они, в этом смысле, были неправы. Они были повинны в совершении категориальных ошибок.