— Во-первых, это неэтично по отношению к нашим бойцам. Во-вторых, у нас много в армии людей монголоидной расы. А расовые отличия черепов весьма значительны. Вы понимаете, что солдаты противника как раз подходят замечательно в целевую группу, потому что они все европеоиды? Понимаете, что иначе достоверная научность будет безнадежно испорчена? Так?

Берестов знал, что немцы тоже носятся с изучением черепов, меряют их всем подряд и не удержался – с самой невинной постной рожей спросил, тем более, что не поверил лекарю. Если бы его научность, священная корова, не страдала – рубили бы головы всем подряд. Видно же, что фанатик сидит. Он и себе-то башку бы оттяпал науки ради.

И немного испугался, серолицый явно разозлился, прочел целую лекцию о том, что теория особости арийской немецких черепов по отношению к другим черепам европеоидной расы – антинаучна, так же, как и френология, к примеру. И это давным – давно доказано! Вот даже на кафедре хранится коллекция мозгов композиторов – искал до революции один фанатик извилину музыкальности, для чего всеми правдами и неправдами добывал мозги умерших известных композиторов, и ничего не нашел. А то, что расовые отличия скелета имеют место быть, как и возрастные и половые – так это известно опять же давным-давно и вся эта мышиная возня нацистов выглядит удручающе, на фоне того, что в былые времена немецкие ученые имели заслуженный авторитет в мире. А теперь – тьфу! Любой мало-мальски грамотный человек сразу же отличит монголоидный череп, например, по округлым глазницам.

Больше дразнить военврача второго ранга старлей не решился.

В скором времени, уже с командировочным предписанием, аттестатом и всем, что положено командиру, он ехал туда, где предстояло принять под начало свою новую команду. Шинель выдали куцую и убогую, вместо сапог – ботинки, да и фуражка была шестого срока носки, но на это старшему лейтенанту было глубоко наплевать. По сравнению с отставкой это все было, наоборот, прекрасно и замечательно, какая бы работа его там ни ждала. С удовольствием вдыхал свежий весенний воздух без всей этой госпитальной тошной смеси запахов лекарств и страданий. Только глубоко было не вздохнуть пока, в простреленном боку остро шибало болью.

Привычная неразбериха формирования, близкое знакомство с личным составом и выезд на место работы в Подмосковье воспринималось с радостью и удовольствием, чувствовал, что оживает, занимаясь знакомым делом.

На вокзале разжился кипятком, попил "чаю" с хлебом, сидя на скамейке. Подошел комендантский патруль, проверили документы. Лощеный щеголь, начальник патруля, очень нехорошо смотрел на странноватое обмундирование оборванца, но прочитав выписку из госпиталя, предписание, вздохнул, проверив удостоверение личности и даже комсомольский билет, козырнул небрежно и повел свой патруль прочь, что-то осуждающее бурча под нос.

— Хдыса тыгобая, — проворчал ему в спину Берестов, но негромко, чтобы и гордость свою соблюсти и не слишком вляпываться в долгие разборки с местной комендатурой. В отличие от этого говнюка, сидящего на теплой должности, старлей понимал, что ему сейчас не до внешнего вида. Это как десантирование сейчас в нормальную жизнь, как на вражеский берег. Не важно как – главное зацепиться, окопаться, а там уже и полегче будет. Можно было бы пойти на принцип и прижучить наглого каптерщика в госпитале, но дать что-либо в виде взятки ранбольному было нечего, а устраивать скандал и терять время очень не хотелось. Тем более наглость каптера объяснялась просто – он не один, за ним его начальство, с которым он делится и потому старлей отверг предложенное совсем уж рухлядного вида шматье, выслушал неискренние жалобы каптера на то, что все хорошее они сдают, а расходный фонд в госпитале – для выписывающихся инвалидов, отверг следующие лохмотья, а третий комплект, вздохнув осторожно, взял, тем более, что каптер, откуда-то пронюхав что-то, доверительно заметил, что раз старший лейтенант будет во флотском подчинении, то и брюки с ботинками в самый раз. Опять же ногам легче и надевать проще.

Без приключений добравшись до штаба тыловой части, Берестов был удивлен быстроте и четкости – только отдал предписание, а через час уже был готов приказ о его назначении начальником похкоманды, представился своему новому начальству – толстому майору, тот не обратил внимание на вид подчиненного, а с ходу ознакомил его под подпись с кучей приказов, от которых старлей слегка очумел, приказал пожилому писарю выдать план-схему оперативного района и попутно дал с десяток распоряжений и рекомендаций, получил прочие документы, порадовавшись, что будет 56 человек да дюжина лошадей.

Второй раз Берестов очумел, когда знакомился с командой. По сравнению с этими оборванцами бродяжьего вида он выглядел графом в изгнании. Рванина как собаки трепали, на головах и фуражки и кепки и пилотки и буденовки. Мятые, линялые, ветхие. Все словно из помойки. Обувка – как в комедиях Чарли Чаплина. И личный состав такой же – несколько сытых рож с хитрыми глазами, несколько бледных – явно тоже после госпиталя, знакомы были такие лица Берестову, да всякое не годное не то, что в строй, а вообще рядом с армией постоять. И лошади такого же раскроя. Четыре пристойного вида – слепые, остальные – такие же нестроевые инвалиды.

Было отчего призадуматься, тем более, что похоронное дело, с которым старлей раньше никогда не сталкивался, оказалось куда как непростым и очень хлопотным, потому как мало было просто труп закопать в землю, надо было его при этом:

— разуть-раздеть, обувь и верхнюю одежду сдать по счету,

— собрать оружие и боеприпасы и тоже сдать,

— собрать документы и по нашим бойцам составить списки с приложением вторых экземпляров заполненных листов из смертных медальонов, четко указав, где кого и как похоронили, вплоть до места в ряду,