— Лесовский Степан Степанович.

Антонина Дмитриевна снова оказалась рядом с Мари.

— Разреши, душенька, познакомить тебя с командиром фрегата «Олег», капитаном первого ранга, флигель-адъютантом свиты его императорского величества — Николаем Алексеевичем Бирилёвым.

Мари подняла глаза на стройного средних лет офицера с весёлыми Карими глазами, прямым крупным носом и небольшими усами на слегка удлинённом лице.

Офицер поклонился, и тотчас в его глазах возникла улыбка.

— Помилуйте, милейшая Антонина Дмитриевна, зачем же так пышно и длинно меня титуловать? Целый формулярный список.

— Ах, не желаете длинно, тогда могу и короче, — в тон Бирилёву произнесла графиня. — Представляю тебе, Мари, героя Севастополя!

Николай Алексеевич теперь уже откровенно рассмеялся:

— Герой или не герой, но уж точно знаю, что вы, Антонина Дмитриевна, позаботились о том, чтобы сегодня у нас действительно была настоящая героиня вечера. — И Бирилёв, вдруг погасив улыбку, прямо и открыто, без малейшей светской игривости посмотрел Мари в лицо.

Мари смутилась и отошла, ища глазами уголок, где можно было бы присесть с работой. Эжени Шеншина, потом графиня попробовали занять её разговором, но Мари настолько истово влезла в работу, что отвечала нехотя, иногда даже невпопад. Ей не то чтобы опять стало скучно или неинтересно у графини, но просто не ладилось, как на грех, шитье, а его очень хотелось быстрее завершить, чтобы сделать приятный подарок Дарье.

— Позвольте? — услышала Мари голос и, подняв глаза, увидела только что представленного ей Бирилёва. Он стоял рядом, и в руках у него был номер парижского журнала «Для всех», который он, должно быть, взял со столика у окна, где лежали другие журналы и газеты. — Специально для вас. Здесь ко всему прочему — образчики и советы по рукоделию.

Мари улыбнулась:

— К сожалению, это не в моём вкусе. Не очень серьёзное издание. Банальные рассказики, да и советы по рукоделию тоже пустые. Журнал для барынек.

— О, вы строгий судья! — засмеялся Бирилёв, — С вами опасно.

— Опасно вам, герою Севастополя? — Мари тоже рассмеялась и затем уже серьёзно, с откровенной заинтересованностью попросила: — Расскажите мне о Крымской войне, пожалуйста. Я о ней сама плохо помню. Я была в ту пору совсем девочкой и никогда не встречалась с людьми, которым довелось быть на позициях.

Бирилёв на мгновение задумался, но тут же в его живых глазах промелькнули весёлые огоньки.

— Хотите о войне? Так вот вам куплеты тех лет:

— Точно, точно, сейчас припоминаю, как мы с Димой, моим братом, пели в детстве эти куплеты об английском премьере и его союзниках, — подхватила Мари. — А если без шуток, то я с мама в деревне тоже щипала корпию для раненых. А ещё мы собирали перо, чтобы набивать им подушки для лазаретов... — И без перехода, глядя прямо в глаза собеседника, который сел против неё за столик: — А вам бывало очень страшно? На войне ведь смерть, страдания, ужас!.. Мой папа даже плакал, когда узнал о сдаче Севастополя... Наверное, не мне вам говорить, но я согласна с папа: позорной была та война для России. Позорной не для народа, а для тех, кто её затеял...

Десять лет минуло с тех грозных дней, но сколько раз бывшему лейтенанту флота Бирилёву приходилось становиться центром внимания самых различных людей на всевозможных приёмах, раутах и вечерах, отвечать на их расспросы по поводу минувшей войны! Одни выражали искренний интерес, хотели узнать от непосредственного участника боев подробности. Другие же — а таких оказывалось подавляющее большинство — проявляли любопытство, чтобы лишний раз выказать свою собственную осведомлённость или просто привлечь к себе внимание.

«Ах, это вы сейчас разговаривали с Бирилёвым — флигель-адъютантом его величества?» — слышал не раз шепоток придворных дам Николай Алексеевич, и с каждым таким разговором ему хотелось обратить в шутку свои военные воспоминания.

Любопытство Тютчевой в первую же минуту Бирилёв готов был счесть праздным интересом. Но сидевшая перед ним девушка так была не похожа на многих барышень, которых он привык видеть в свете, а её краткая, но очень точная характеристика войны так отличалась от восторга праздно любопытствующих, что Николай Алексеевич ответил ей совершенно серьёзно, как подчас говорил с теми, для кого так же, как и для него самого, минувшая война была одновременно горьким, но и гордым воспоминанием.

— Мне до сих пор трудно забыть те дни, — сказал Бирилёв. — С одной стороны, мужество русских матросов и солдат, а с другой — потеря нашего флота и сдача Севастополя...

Невольно возникал не совсем светский и, во всяком случае, как всё же подумалось Бирилёву, не очень подходящий для милой, увлекающейся рукоделием девушки разговор. Николай Алексеевич смутился своей откровенности и собрался встать.

— Нет, нет! — остановила его Мари. — Если можете, останьтесь, прошу вас. Всё, что сейчас вы мне сказали, очень важно. Я обязательно передам папа ваши слова. Он так же рассуждает, как и вы, и так же, как и вы, переживает за Россию... — И неожиданно для самой себя предложила: — Вы обязательно приходите к нам. Я вас познакомлю с папа...