Она там подтвердила, что я ей папа и отрядная воспитательница позволила нам покинуть территорию.

В сосновом лесу Леночка подобрала серое перо неизвестной птицы и я сунул его ей в волосы и дальше оно там само держалось.

( … индейцы не дураки – такие перья делают человека частью свободного мира, возникает сопричастность, контакт и взаимопонимание…)

Когда мы возвращались в лагерную цивилизацию, вовремя подбежавший порыв ветра встрепенул ей волосы и унёс перо.

Она даже не заметила.

~ ~ ~

~~~парад планет

В день отъезда всё висело на волоске, точнее на паутинке.

Я это заметил, когда вышел в подъезд раскумариться. В квартире я вообще не курил.

Паутинка свисала от верхней перекладины рассохшейся дверной рамы входа и на конце её болталась обгорелая спичка.

Долго ли продержится?

Горелые спички в щель над рамой всегда засовывал я, потому что в подъезде урны не было.

После того как Тонин Игорёк изобличил мою связь с коноплей, мне было без разницы что в моём дыму унюшат проходящие мимо соседи.

Сколько выдержит паутинка?

Я выглянул из тени подъезда во двор.

В расплавленном от зноя небе проплывала эскадрилья чёрных воронов. Они не шевелили крыльями – слишком жарко – и, зависнув в парении на северо-восток, даже чёрные перья на концах своих крыльев держали врастопырку, чтобы их обвевало.

Успею ли?

Ира провожала меня на электричку до Киева. Когда мы подымались в автобус, с какого-то балкона соседней пятиэтажки мне вслед взрыднула Пугачёва:

Приезжай хоть на денёк!..

Вещей у меня немного было – портфель с книгой рассказов Моэма на английском языке (в мягкой розовой обложке, издательство «Просвещение»); англо-английский словарь Hornby; тонкая школьная тетрадка с началом перевода рассказа «Дождь» (черновой карандашный вариант с исправлениями); паспорт, трудовая книжка, военный билет и принадлежности для бритья.

В синей спортивной сумке с плечевым ремнём уложена смена белья, джинсы и пошитая матерью зелёная куртка.

В электричке я забросил их на вагонную полку из тонких трубок и вышел обратно на перрон. Ира нервничала, что двери захлопнутся и электричка уедет без меня. Я поднялся на одну ступеньку и стоял там, ухватившись за никелированный поручень.

– Дома на подоконнике я что-то оставил – пусть так и будет до моего приезда.

– Что?

– Сама увидишь. Я приеду за вами ровно через месяц.

– Как туда доедешь, сразу позвони.

Это был последний вагон.

На перрон прибежала какая-то старуха, о чём-то спрашивала, но я не слушал и не слышал – смотрел на Иру, пока динамики в вагоне не прокричали «Осторожно! Двери закрываются!» и те отрезали меня от неё.

Электричка потянула, прибавила ходу и застучала по рельсам в сторону Киева.

Накануне вечером мы с Ирой выходили за покупками, но универмаг оказался уже закрытым, хорошо хоть киоск рядом с ним работал.

Там сидела дебелая цыганка средних лет и я купил у неё новый прибор для бритья, помазок, зеркальце и два платочка.

По полю каждого бежали ряды волнистых тонких линий, типа, море, а в центре – кружочек.

У одного в кружочке маленький парусник-яхта, а у другого – якорь.

Платочек с парусником я увожу с собой, а тот что с якорем оставлен на подоконнике.

Когда я приеду, приложу их – кружок к кружку. Кораблик на якорь.

Это будет ритуал возвращения.

А поздно вечером Гаина Михайловна вдруг начала сомневаться и говорить, что никуда не надо ехать, а купленный в предварительной кассе билет ещё не поздно сдать обратно.

Я ошалел – как обратно?

В разговоре ещё участвовали Тоня и Ира, а тестя срочно вызвали на хлебокомбинат.

Не подымая глаз от клеёнки на столе, тёща невнятно говорила про какое-то сложное положение, вон и Ваня не смог пробиться.

Муж Тони, Ваня, за неделю до этого отправился было в Закарпатье, но через день, не доехав, вернулся из Киева – я так и не понял почему – и теперь он отсиживался в спальне со своими детьми.