Вскоре в вагончик зачем-то зашёл Панченко.

Осторожно, взвешивая каждое слово, Лида спросила навещал ли я его.

– Да.

– С передачей?

– А там какие-то газетки, я их и не читал.

Больше не было сказано ни слова.

Остальное она высказала дома своему Мыколе. Что он уже семейный мужик и пусть поменьше слушает и заглядывает в рот этому вафлеглоту Панченко…

Я не сразу понял отчего бракоразводный процесс оставил во мне ощущение какой-то недовершённости.

Чего-то ему не хватало.

( … отличительная черта моего тугодумия в том, что в конце концов мне доходит то, о чём я поначалу и думать не думал …)

Оказывается, этот народный судья совершенно забыл даже и словом обмолвиться про алименты! Как будто я бездетный.

На мои плечи легла задача исправить судебную ошибку.

С декабря месяца я начал ежемесячно пересылать по 30 руб. на Красных партизан.

Для этого в день получки я пользовался почтовым отделением напротив автовокзала.

Но поскольку ты была не единственным моим ребёнком, точно такую же сумму я отправлял и на Декабристов 13.

«30 в Нежин, 30 в Конотоп» на несколько лет стало моим финансовым образом жизни и самой повторяемой строчкой в записной книжке.

Почему именно столько? Не знаю.

В сумме это составляло половину моей зарплаты, а на вторую половину, помимо гигиено-банно-прачечных расходов, я иногда покупал книги и ежедневно обедал в столовых.

Мать моя поначалу пыталась мне доказать, что это неправильно и конотопскую «тридцатку» я мог бы приносить и отдавать на Декабристов 13 из рук в руки, хотя ей эти деньги и не нужны, но я отвечал, что мне так удобнее.

От бригады, конечно, алименты не остались секретом – при моём принципе отвечать на прямые вопросы без увёрток, им достаточно было спросить чего это я каждую получку иду на почту возле автовокзала.

Женщины-каменщицы тоже спрашивали: почему именно 30 руб?

С непонятно откуда и на кого нахлынувшей злостью, я ответил, что большего и не надо и, даже когда я начну получать по 3000 руб. в месяц, «тридцатки» в Нежин и Конотоп так и останутся «тридцатками».

Случались месяца когда я не мог разослать алименты, поэтому строке в блокноте «30 в Нежин, 30 в Конотоп» приходилось ждать, пока наскребётся искомая сумма и после её отправки рядом со строкой появится «птичка».

В какой-то период я посылал всего по 15 руб.

Это случилось после того, как я случайно услышал разговор Наташи с моей матерью, что Ира когда-то продала мой кожух, оставив себе все деньги.

Я замечал исчезновение кожуха, но куда и как он делся понятия не имел.

Теперь, для восстановления репутации жены Цезаря мне пришлось понизить алиментную ставку, покуда не набралась сумма в 90 руб.

Деньги я отвёз в Нежин и в почтовом отделении на Красных партизан попросил случайную посетительницу заполнить почтовый бланк под мою диктовку.

В отведённом на бланке месте для приписок личного характера я написал корявым почерком с наклоном влево: «за кожух».

Почему 90 руб.?

Просто новенький и с длинными полами стоил 120 руб., а этот был коротким и ещё с Объекта – остальное чистая арифметика.

Получив столь крупный перевод моя мать порывалась спросить меня о чём-то, но на тот момент я уже не разговаривал со своими родителями, так что спрашивать тупо молчащего меня «за кожух» не имело смысла.

( … тут интересно отметить, что мудрость посторонних не в силах сделать нас умнее.

В одном из рассказов, там где у Моэма про молодого человека, который перестал общаться со своими родителями, автор говорит, что в этом суровом и враждебном мире человек всегда найдёт способ сделать своё положение ещё хуже.

Я согласился с мудростью сентенции, но не воспользовался ею.

Понадобилось десять лет разлуки, четыре года из которых ушли на полномасштабную войну, чтобы, приехав на побывку в Конотоп, я снова начал разговаривать со своими родителями.

Меня поразило до чего, оказывается, это легко сделать – просто взять и заговорить.

И мне приятно было выговаривать слова «мама», «папа»…

Вот только слегка казалось, что это я обращаюсь не к своим родителям, или что это говорю не совсем я.

Наверное с отвычки, а может из-за того, что все мы, к тому времени, уже так сильно изменились …)

Профсоюзно-общественную деятельность, как и предвиделось, мне перекрыли наглухо, но никто не в силах был лишить меня права исполнять свой общественный долг.

Речь идёт о ежемесячных дежурствах в народной дружине.