Она всего лишь отвела в сторону «дворники».

Черт, что за игру она ведет?

Медленно, одним пальцем, она начала писать на запыленном стекле. Двенадцать букв:

М. А. Г. А. Л. И. В. А. Р. Р. О. Н.

Затем стерла одну букву, одну-единственную, и тотчас написала ее вновь, несколькими сантиметрами ниже.

Сначала М.

Потом О.

Потом Р.

Потом Г.

Затем все остальные.

Когда каждая из двенадцати букв была стерта, а потом начертана ниже, на другой строке и в ином порядке, на пыльном ветровом стекле появилось новое имя:

М. О. Р. Г. А. Н. А. А. В. Р. И. Л.

Мона нагнулась к дверце «фиата».

— Одна и та же женщина, Джамал. Покойница и ее призрак…

В конце дороги вспыхнули фары, закрутился синий вихрь полицейской вертушки.

Неожиданно полицейский микроавтобус изменил траекторию движения и, чиркнув колесами по откосу, остановился в нескольких метрах от «фиата».

Фары включены на полную мощность. Два солнца пробивают лучами ночной мрак, вверху кружится синее электрическое небо.

На миг я задумался, каким образом жандармы так быстро нашли нас. Только на миг.

Какой кретин!

Наверняка, как только мы покинули гостевой дом, устроенный в бывшем домике начальника станции, родители тотчас позвонили в полицию и сообщили, что какой-то тип со стволом пробрался к ним в дом и ворвался в комнату, где спали дети.

Какой-то араб. Хромой. Возбужденный.

Возможно, ствол был заряжен.

От фургона отделились две тени; я узнал громоздкую фигуру Пироза и длинную сутулую фигуру его помощника.

В ночи раздался громкий голос капитана:

— Довольно играть, Салауи. Вылезайте из тачки и поднимите руки.

Пироз и его помощник держали пистолеты наготове. Они подошли ближе. Фары, светившие им в спину, до бесконечности увеличивали их тени. Отступая, Мона прижалась к капоту «фиата», словно боясь их непропорционально огромных рук, сжимавших пистолеты.

— Не двигайтесь, мадемуазель Салинас, — громко произнес Пироз.

Я впал в ступор: сидел в машине, не способный принять никакого решения. Только чувствовал, как «Кобра» оттягивает мне карман. Смешной пистолетик, стреляющий резиновыми пулями.

— Выходите, Салауи!

Я медленно открыл дверцу.

Я чувствовал то, что, наверное, чувствуют перед смертью: безропотную покорность, и одновременно крайнее возбуждение, подталкивающее к действию… Узнать, что там, за гранью. Понять великое таинство.

Кто я?

Извращенец с амнезией или затравленный козел отпущения?

— Идите вперед, Салауи!

Я окинул взглядом пустырь перед складом «Бенедиктин». Метрах в десяти от меня асфальт практически не виден, утонул во мраке ночи.

— Не делайте глупостей, — снова рявкнул Пироз, — не заставляйте меня пристрелить вас!

Чтобы затеряться в темноте, мне стоит лишь взять спринтерский старт. Всего лишь согнуть поясницу.

— Делай то, что тебе говорят, — умоляюще произнесла Мона.

Воспользовавшись тенью от кузова, я прижался левой рукой к дверце. Я чувствовал, как от Моны, находившейся меньше чем в метре от меня, исходит лихорадочный жар, слышал ее учащенное дыхание. В секунду я принял решение.

Самое плохое, какое только можно.

Испытать судьбу. До конца.

Инстинкт воробья, срабатывающий у любого мальчишки из предместья при виде полицейского мундира.

Взлететь!

Я медленно поднял правую руку, в то время как левая, прижатая к дверце, переместилась в карман толстовки.

Все произошло очень быстро.

Схватив кольт, я резко поднял левую руку, направив ствол в сторону звездного неба, чтобы изумить Пироза двумя противоречивыми знаками.

Одновременно.

Я вооружен. Я готов сдаться.

Я рассчитывал воспользоваться его кратковременным замешательством, прыгнуть во тьму, промчаться по пустырю, а потом бежать несколько километров по ровному полю. Сотни часов тренировок должны спасти мою шкуру.

Выстрел грянул без предупреждения.

Пироз выстрелил в меня. Почти в упор.

Никакой боли.

Внезапно Пироз и его помощник, словно испугавшись, опустили пистолеты.

Плавно, как в замедленной съемке, Мона рухнула на меня.