И если отец Филип прав, то и ему пора покинуть эти земли. Оставив жителей на попечение самим себе. Его даже не волновало, что могли снова явиться эти звери, хотя зачем волноваться, ведь только одного из трёх убил, и то не до конца, он. Двоих-то сами сдюжили. Так что не пропадут.

Так он стоял, чуть раскачиваемый усиливавшимся ветром, на тропе к храму. Небо затягивали тучи, воздух холодел, по жёлтой траве носились опавшие листья. Его волосы то поднимало, то опускало порывами ветра, слёзы уже не текли, но где-то внутри его сердца появилась какая-то пустота. Такая пустота, которая теперь навсегда таковой и останется, чем он бы её не пытался заполнить.

Тёмная вода озера рябила волнами. Сухие камыши раскачивались туда-сюда. Ясени нет-нет, но взбрасывали очередную партию пожелтевших листьев, обнажая, теперь уже до весны, высокие кроны. По небу неслись тяжелые тучи, именно неслись, видимо ветер на высоте и вовсе был сумасшедший. Стало чуть холоднее, совсем чуть-чуть, но уже ощутимо. Видимо дождь начнётся — «верная примета».

Не прошло и десяти минут, как начался ливень. А падший ангел так и стоял на холме…

Всех четверых погибших похоронили в один день.

Ни холодный ветер, ни дождь со снегом, ни распутица, установившаяся за последние дни, не помешали прийти всем жителям Славошовице, чтобы проводить последний раз своих братьев, мужей, отцов. И, конечно же, их священника. Из Ческе-Будеёвице несколько священников, епископов и даже сам кардинал прибыли попрощаться с братом во Христе. Они были примерно одного возраста. Помимо того, что они вместе учились в Университете, они ещё по жизни остались друзьями. Отец Филип был не первым, кто покинул их — были другие, не так давно их покинул епископ Йохан. Теперь Бог призвал Филипа.

Собравшиеся молчали, говорить было нечего. Все слова были уже сказаны, а слёзы пролиты. Лишь ветер завывал над стоявшими людьми. Лишь дождь стучал оземь многочисленными каплями. Лишь старый дуб шелестел остатками листьев. Люди же молчали, глядя на четыре холмика земли с воткнутыми в них крестами.

Мужчины стояли, изредка покачивая головами, словно соглашаясь с чем-то. Женщины — прижав детей к себе. У некоторых по щекам текли слёзы, но рыданий с причитаниями не было. Дети тоже молчали, схватившись за подолы матерей. Кто-то из них тихо плакал, спрятав личико в одеждах матери. Анхель стоял рядом с Мироном. Он сегодня провожал ещё и своего друга — лесоруба Рахела. Охотники прощались с Гостиславом.

Кто бы ни стоял в тот день у четырёх могил, можно сказать с большой долей вероятности, что все они в первую очередь пришли попрощаться с отцом Филипом. Бывшие немного в стороне священники шептались о том, что надо бы нового монаха поставить тут. Но не слышавшие этих слов селяне прекрасно понимали, что отца Филипа уже никто не заменит.

Тишина. В приходе никого не было. Скамьи так и были разбросаны. На полу осталась лужа почерневшей крови местного священника. В правом углу храма, рядом с входом сидел Анхель и через весь неф смотрел на алтарь. Ничего святого он в нём не видел. Ни святого, ни божественного, ни какого-либо ещё — мёртвое дерево и столь же мёртвый, холодный металл. Изображения, статуэтки, да что там! Даже библию и ту люди написали, а всё одно верят во что-то сверхъестественное.

На той неделе им было очень понятно сказано, что ничего подобного нет. Девятерых мужчин схоронили за несколько дней. И ладно бы война была. Так нет! Появились какие-то страховиды и устроили в Славошовице «чёрную» неделю, украшенную кровавыми пятнами. А они всё верят…

И разговаривать с ними на эту тему бесполезно, на всё ответы готовы.

На лице Анхеля отражались противоречивые мысли, а порой просто омерзение брало от глупости этих убогих, которым без небесного покровительства живётся плохо. И нет возможности вспомнить, что же было в его жизни до падения. В кого он верил? Что вело его по жизни? На чью волю он опирался при принятии решений? Неужели, он тоже верил в Бога?.. Ангелов здесь почти боготворят — воинство божие!

Ангел поднял с пола отколовшийся кусок скамьи и швырнул его в кандил. Стоявшие на нем незажженные который день свечи полетели в разные стороны, устояла только одна.

— Что ты делаешь? — Услышал он вдруг от дверей. Обернулся.

— Гануш, здравствуй…

— Что ты здесь делаешь? Ты третий день не появляешься в селении.

— Я хочу побыть один — это ведь не запрещено?

— Кто я, чтоб тебе что-то запрещать? — В словах этих Анхелю послышалась нотка безграничного уважения. Он отвёл глаза от него и хлопнул рукой подле себя. Гануш понял его и, медленно подойдя, сел рядом.

— Я скоро покину вас.

— Наверное, так и правильно. — Анхель снова повернулся к нему. Не ожидал, если честно, он такого ответа. Уж кто-кто, а Гануш, тот самый мальчишка, что первое время почти не отходил от раненого испанца, должен был запротестовать. Ан, нет.

— Не ожидал. — Честно признался Анхель.

— Хм. — Улыбнулся взрослый уже мужчина. — Давно хотел рассказать тебе или отцу Филипу кое-что. Пожалуй расскажу, пока ты ещё не ушёл. Это случилось давно, когда тебя тут ещё не было. С неба нисходил огонь. Уже несколько дней, как только темнело, все люди прятались по домам и молились, чтобы это скорее закончилось. Отец Филип запретил смотреть на небо, дабы страх не селился в сердце. Уже не помню, который это был день, но я не выдержал и посмотрел.