— Слышу, пришла. Базиль доложил. — И в коридоре появился высокий, худой человек в тюбетейке. Светлая, в синюю полоску рубаха, синий галстук, спортивный разворот плеч, тёмные, грустные глаза. Знакомые.

Они похожи на мамины.

— Борис Глебыч. — Алёнкин дед протянул Ивану руку, улыбнулся. Одного зуба в этой улыбке не хватало, и Борис Глебыч показался Ивану незащищённым. Да, Иван давно знает Бориса Глебыча! Вот эту улыбку знает. Почему-то захотелось извиниться, и сладко было чувство собственной вины в том, что без спроса ворвался в Алёнкину жизнь.

— Моего отца тоже звали Борис. Думаю, мама подсознательно искала похожего на деда! И ведь в самом деле чем-то отец с дедом были похожи! — сказала Алёнка и пошла на кухню.

Кот разглядывал Ивана как человек.

— Очень рад познакомиться с вами! — сказал Борис Глебыч. Сразу стало просто, легко, точно Борис Глебыч простил его. — Пойдёмте есть, жду вас.

Стол был уже накрыт. Просторна кухня, золотится шторка. Бутылка вина, кастрюля с супом. Парок плывёт над вином и закуской. Тонкими ломтиками нарезан хлеб.

— Руки мыли, мальчики? — спросила Алёнка, и снова словно вспышка в темноте — её взгляд на деда. — Пироги, какие ты любишь, с яйцами и рисом!

Стало необходимостью приходить к Борису Глебычу. Вместо звонка — мурлыканье Базиля, вместо нравоучений — врастание в чужую эпоху, в чужую судьбу. И чувство освобождения от суеты города и университета, от усталости, от своих недостатков. После встреч с Борисом Глебычем написаны лучшие страницы романа.

Иван завидовал тому, что у Алёнки есть такой дед, тому, что ежедневно после лекций, когда Иван спешит к письменному столу, Алёнка идёт к деду, готовит ему, обстирывает его. Необходимости, как понимает Иван, в этом нет — Борис Глебыч сам сварит обед лучше Алёнки, это Алёнке нужно.

То, что Алёнка в их ночном разговоре заговорила о деде, повернуло происходящее по-другому — Иван увидел пошлость советов отца, мужество, независимость Алёнки и понял: Алёнка любит его.

Совсем по-другому стал он относиться к ней после того ночного разговора. Не синяя птица из сказки залетела к нему в клетку, а намучившийся, необычный, с трагической судьбой и незащищенной душой человек, за которого он в ответе.

Может быть, потому и отошёл легко от Марьи, не позабыл, нет, конечно, не разлюбил, но смог обходиться без неё потому, что такой оказалась Алёнка — похожая на Марью: ей можно рассказать о своих замыслах и самых постыдных мыслях, о самом неблаговидном движении души и о маме.

3

Роман и в самом деле Иван написал легко — наверное, из-за того, что рядом была Алёнка.

— Ну что ты своего Светличного сделал заведомым преступником? — прочитав первый вариант, спросила Алёнка. — Ты говорил, он делает зверушек из желудей, для этого нужны воображение и любовь к зверушкам. Ты говорил, он тебе ни с того ни с сего подарил плед?! Ну, разве корыстный подарит такую дорогую вещь? Твой Светличный, может, и не виноват вовсе? Может, его втянули?! Может, его напугали сильно? Знаешь, как умеют у нас напугать? Деду сломали жизнь, если смотреть правде в глаза.

Алёнка растревожила его своими детскими вопросами, и Иван, в самом деле вымазавший своего героя лишь одной чёрной краской, стал копаться в мелких деталях, в незначительных случаях — где, как, когда зародилось предательство? А ведь Алёнка права: Петька и добр, и широк, и любит людей, слушает их с жадностью, кому может, помогает, Петька скорее хороший человек, чем плохой. В самом деле, втянули его. Он и мучился, и заливался стыдом, говорил же об этом после финской бани, захмелев, но не мог восстать против тех, обаятельных и всесильных, от которых зависел во всей своей спортивной карьере, всем своим благополучием был обязан им. Не страну он предал, самого себя.

Роман получился интересным. И дело не в том, что это спортивный детектив, дело в том, что он о живой беде и живой душе.

Руководитель семинара не сумел пристроить его, велел Ивану самому ходить по журналам и издательствам. Начался крёстный ход по мукам.

В небольшой комнате отдела прозы с окном во всю стену, каждый за своим столом сидели два молодых человека и девушка, с наслаждением курили. Иван улыбнулся им, как добрым друзьям.

— Что вам угодно? — величественно спросил брюнет, с могучим торсом атлета, с холодными, тёмными глазами. Небрежно скользнул он взглядом по лицу Ивана и выпустил витиевато вьющуюся струйку дыма.

— Принёс роман, — сказал Иван.

Второй, рыженький и тощий, потянулся, зевнул, будто только что проснулся, затушил сигарету, сказал равнодушно:

— Положите на тот стол. Пошлём на рецензию.

Иван не понял:

— Зачем рецензию? А вы сами не будете читать?

Но молодые люди разом позабыли об Иване, заговорили о Татьяне Самойловой и Алексее Баталове.

Не словами «пошлём на рецензию» ошпарили его, а надменной важностью — общим выражением лиц у обоих редакторов, знавших себе цену: точно они облагодетельствовали его тем, что разрешили оставить рукопись.