Сиверовна, Климов, Альберт, она копают землю. Лопата — тупая. Всем телом приходится наваливаться на неё, потому что земля — жёсткая, хотя и сырая, по небольшому куску отщипывает от неё Марья. Пот заливает лицо, щекочет шею. Сыро, темно. Цепляется за ноги репейник. Но вдруг у неё выхватывают лопату, кто — неизвестно, а её возносит наверх: из тьмы и сырости она взлетает в яркое, тёплое небо. Первое, что видит: Владыку в кресле и пустое кресло рядом. «Здесь твоё место!» — указующий перст Владыки. Марья отшатывается, хочет бежать прочь, но какая:то сила толкает её к креслу. «Ваня! — зовёт она. Кричит: — Не хочу!» Ваня является. Смеётся. «Куда ты от нас денешься?! Я поднял тебя сюда. Смотри, и дядя Меркурий здесь!» Они все — в креслах, и для них: кисельные реки из сказок, скатерти-самобранки, золотые рыбки на посылках!

Просыпается от стыда. Как очутилась вместе с Владыкой? Почему Ваня — с Владыкой? Не хочет она, не будет поступать в институт по блату.

А Иван звонит, успокаивает: мол, всё будет хорошо! Она хочет сказать «не надо блата!», а язык не поворачивается. Как объяснить, что Марья сейчас против Марьи?! Попросить совета? Она знает Ванин совет. Пытается уговорить себя — не на пост главврача вступает, учиться идёт, но чувствует: сама себе врёт. Каким путём идёт учиться? Это начало пути Владыки.

Как ни тянет искусственно день, ночь приходит.

И снова: она в кресле рядом с Владыкой.

В институт, благодаря Ивану, поступила. Поступила легко. Можно было и вовсе не знать ничего, болтать, что на ум придёт, своими глазами видела: её фамилия вместе с несколькими другими выбита жирными аккуратными печатными буквами на небольшом листке, лежащем перед всеми экзаменаторами. Марья садилась перед профессором или аспирантом, спешила, как в школе, сразу выложить всё, что знает, от волнения заикалась, но преподаватели, и это было удивительно, кивали, вроде слушали, а не слушали. Интерес к предмету быстро пропадал, волнение тоже, Марья договаривала кое-как, уверенная в пятёрке. Она поступила.

Но если бы поступила раньше и поступила по-другому!

Толи слишком тяжёлой ценой — нервным напряжением, бессонницей заплатила за своё поступление, то ли её странное произведение «Гора Синай» потребовало к себе слишком много внимания, то ли подсознательное ощущение, что таким врачом, как Альберт, она быть не сумеет, а обыкновенным быть не хочет, то ли всё вместе, только наступила депрессия. В одну из бессонных ночей Марья призналась себе: она ошиблась в выборе профессии — не в медицину ей нужно было идти, а на журфак, вместе с Иваном.

Ну и что теперь делать? Какой путь теперь выбрать?

Их много, этих путей.

Путь Ивана — путь триумфатора. Для Ивана путь — честный, с тяжким трудом. Но основан на ложных ценностях, потому и сопутствуют Ивану в его беге за удовольствиями и признанием, как верные псы хозяину: лицемерие, игра и неискренность.

Путь Владыки — по трупам. Его «инструменты»: ложь, подлость, хитрость, жестокость. Ступив на путь Владыки, не увидишь человека.

Путь Альберта, Сиверовны, Колечки — возвращение людям духовного и физического здоровья. На нём не ждёшь вознаграждения. За все трудности расплачиваешься собой. И получаешь незамутнённую радость. Она та же, что испытывает Сиверовна, напоившая послеоперационного больного или уговорившая Немировскую не плакать.

Её дело — не навязывать герою тот или иной путь, а нарисовать разные: с Дашиным голосом «мама, не волнуйся обо мне!», с ежедневной самоотверженностью Сиверовны, с Колечкиным фильмом, небритостью и срывающимся криком: «Ты верь, верь!».

Выбирает сам человек. И она выбрала.

Разом оборвала прошлую жизнь: ушла из «скорой» и с работы из районной больницы, на последнюю двадцатку купила зелёную лампу с уютным наклоном, передвинула мебель в комнате, точно переехала в новую. Теперь главным стал письменный стол, а обеденный и шкаф с кроватью обиженно прижались друг к другу, как нелюбимые. Живёт же Иван литературным трудом, а она разве не сможет?!

Странный её опус: когда она дома, мешает ей, подсылает к ней героев, чего-то ждущих от неё, рождает беспокойство.

Пропустив первые лекции так долго ожидаемого института, прижав к себе папку со старательно перепечатанными Алёнкой листами, как немолодая мать прижимает своего позднего и единственного ребёнка, отправилась в издательство.

Она не будет повторять ошибки Ивана — отдавать рукопись на рецензию, попросит завотделом прочитать и вынести свой приговор! Её роман очень нужен людям, и она сможет выжить только при условии, если его сразу напечатают! Раздаст, наконец, долги и сядет писать следующий.

Падает на неё мелкий дождь.

Пусть падает. Дождь очищает.

Так всё совпало у неё: долгожданный институт, и опус, и замкнутая клетка жилья с тёмными углами, с сосущим чувством голода, и новый замысел с незнакомыми пока героями, робко заглядывающими в её комнату и тут же исчезающими. Она зовёт их, торопит миг встречи и страшится их вторжения — вдруг не те придут, с кем она хочет встретиться, кого ждёт. Она торопит новое действие и боится неподготовленности его: не опылится яблоня, не добредёт путник до своего источника. Нельзя торопить дорогу, любовь, прозрение, смерть. Нельзя ошибиться в выборе пути.