В отделе прозы встретила Марью худенькая черноглазая девочка.

— Здравствуйте, — сказала мягко Марья, увидев в худобе девочки своё зеркальное отражение. Наверное, тоже не реки молочные в её доме текут, если такая тощая и бледная. — Мне бы хотелось поговорить с заведующим.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала любезно девочка и проскользнула в кабинет.

Через приотворённую дверь Марья увидела склонённую над столом лохматую светловолосую голову.

Возвышающиеся башни папок на окне и на столе секретарши, целых три телефона, карандаши, аккуратно, остро отточенные, как у Бориса Глебыча, — начало разумно устроенной жизни, вне хаоса и путаницы, царящих в её бедной голове.

Сейчас распахнётся перед ней святая святых. И так же, как Севастьян — Ивану, завотделом поможет ей выйти к людям.

Ратующая за демократизм, она даже мысли не допустила, что сама-то бездумно встала на путь Ивана!

Девочка наконец вышла, плотно прикрыла за собой дверь кабинета.

— Кирилл Семёнович сказал, чтобы вы оставили рукопись, мы отдадим её на рецензию.

— Я бы хотела лично… поговорить, — забормотала Марья, растерянная тем, что с ней не желают разговаривать, что она попадает в самотёк, в обезличенную толпу.

— У Кирилла Семеновича совещание, он никак не может принять вас.

Это была ложь. Марья сама видела, Кирилл Семенович что-то читает. Зачем ложь? Как слепая на свет, пошла на дверь.

Девушка усмехнулась:

— Вы что?! У нас такие правила. Сначала рукопись отдаётся на рецензию. Я же сказала вам! Какая вы непонятливая!

— Я очень понятливая, — вспыхнула Марья. — Там нет никакого совещания.

Но девица уже не слушала. Безошибочно определив, что Марья не из породы таранов, принялась перекладывать папки, не обращая больше на Марью никакого внимания. Марье не оставалось ничего, кроме как положить рукопись на стол и уйти.

А может быть, в самом деле все рукописи отдаются на рецензию?

Через неделю Марья принялась ждать этой рецензии. Почтовый ящик открывала, как открывают глаза в день рождения: ждут чуда. Но ящик был пуст.

Однажды сквозь дырки в дверце увидела письмо.

От отца. Поздравляет с поступлением в институт.

«Вот видишь, могут пригодиться и родственники. — Намекает на помощь Ивана! Дальше продолжала читать уже без всякого желания читать: — Надеюсь, ты станешь хорошим врачом, — писал красивым почерком отец. — Врач — это самая гуманная профессия, приносит людям облегчение, спасает от смерти. Я тебе, моя девочка, желаю на этом тернистом пути быть мужественной и сильной».

Марья увидела отца с рюмкой в руке, с вдохновенным лицом, произносящего звонким голосом тост. Прошли годы, а отцовы слова всё те же: красивые, не соответствующие реальной жизни.

«Я знаю, как тяжек путь служения обществу и как трудно стать настоящим врачом, главное назначение которого: до последней минуты своего времени, до последней капли своих сил отдать себя людям. Прошу тебя, напиши о себе. Напиши, чем я могу помочь? Всё, что у меня есть, — твоё. Обнимаю тебя, моя любимая ершистая девочка!»

Письмо трогательное. Нет, конечно, отец не лжёт, он — человек искренний: любит её и готов помочь.

Когда-то она сама думала, слова его и есть действия в жизни, защитят, укроют, укажут выход из всех положений, а они точно скорлупа без орехов: «самая гуманная профессия», «хороший врач». Пафос, патетика.

И почему путь служения к людям должен быть тернист и тяжек, почему на нём нужно быть обязательно мужественной и сильной? Чтобы преодолевать конъюнктуру и самодурство чиновников?!

Почему всё — на преодолении? И всё невозможно? Выбить квартиру, попасть к хорошим специалистам? И возводится в подвиг именно вот эта пробивная способность: достать престижную путёвку, отхватить машину?! Что же это за извращение жизни: хрупкая женщина должна превратиться в преградопроходца?! Ишь ты, «будь мужественной и сильной»! Легко давать советы. Попробуй сперва победить голод и холод, чтобы хоть какая наука полезла в голову!

Она злая сейчас. И письмо от отца добавило злости.

Стучат часы её детства. Золотой циферблат, тяжёлые гири, громадные стрелки, фиксирующие каждую секунду жизни. Часы — семейные, достались отцу от старшего брата. Отец отдал их Марье. Самая любимая вещь отца.

В чём сейчас виноват отец? «Напиши — чем я могу помочь? Всё, что у меня есть, — твоё». Доброе письмо. Сама же вернула перевод на сто рублей! Целое состояние. Вот и купила бы сапоги с рейтузами! Зачем трубку швырнула, когда отец звонил? Почему самой не позвонить?

Птиц сегодня не слышит, маму не чувствует. Это впервые такое за много лет. И она закрывает глаза и начинает перебирать день за днём их общей жизни. Почему-то молодую, весёлую маму вытесняет мама после Двадцатого съезда: неестественно неподвижное, опухшее, как от долгих слёз, лицо, с набухшими веками и губами. Они с Колечкой сидят на кухне и молчат. У них вообще стало тихо после Двадцатого съезда. В этой тишине — тяжело.