Поздоровавшись с Линди на проходной, я направляюсь в конец коридора на седьмом этаже на кафедру теории коммуникации, медиа и журналистики, где находится мой скромный кабинет. Этот «колледж» – на самом деле очередное безликое заведение с кабинетами и учебными аудиториями – был создан всего три года назад, но уже сейчас дверная рама моего кабинета покосилась, а ковровое покрытие вздыбилось, поэтому каждое утро мне приходится толкать дверь плечом. На стене висят три книжные полки, заваленные грудами папок и бумаг. Я до сих пор не перевез сюда свои книги – я знаю, что медлю с этим, поскольку этот поступок будет означать мою вовлеченность в работу колледжа. Собранная за двадцать пять лет коллекция заумных литературоведческих работ по викторианской эпохе (не говоря уже об эпохе Елизаветы I и зарождении модернизма) до сих пор пылится в коробках у меня дома.

Я иду в кухню набрать воды. Хочется кофе, но тут только кола, а я никак не соберусь купить себе в кабинет кофеварку. Наклонившись над краном, я чувствую, что кто-то стоит у меня за спиной. Кухня настолько маленькая, что на нашем этаже принято негласное правило – сюда можно входить по одному. Тем не менее я чувствую, как кто-то касается моего плеча.

– Как дела, Марк?

Я смущенно поворачиваюсь к Линди. Она стоит в узком проходе, перекрывая мне путь к отступлению.

– Отлично, спасибо, а у тебя? – Я надеюсь, что она оставит меня в покое.

Как бы не так!

– Нет, правда. Ужасно, что такое случилось с тобой и твоей замечательной семьей.

Она никогда не встречала ни Стеф, ни Хейден. Безусловно, я бы ни за что не привел их сюда.

– Спасибо. С нами все в порядке.

Я не хочу вести этот разговор. Мои замечательные семьи и что-то ужасное – да, они всегда идут рука об руку. Подумать только, как вела бы себя Линди, если бы знала о моей первой семье. Она старается проявить дружелюбие, но, когда она задает такие вопросы, я чувствую себя загнанным в угол и раздражаюсь, а я не хочу грубить одному из моих немногих друзей здесь.

– Я хочу, чтобы с тобой все было хорошо.

– М-м-м… Спасибо, – повторяю я и демонстративно поворачиваюсь к рукомойнику. Моя бутылка уже переполнилась, и вода, расплескиваясь, стекает в сливное отверстие.

Наконец-то Линди понимает мой намек и уходит.

Шагая по коридору к аудитории С-12 и сжимая в руке бутылку с водой, я вдруг замечаю, что сутулюсь. Я расправляю плечи, готовясь к душемотской паре по введению в историю литературы для первого курса, вхожу в класс, выдавливаю жалкое «Доброе утро» и лучусь вымученной неискренней улыбкой. При моем появлении разговоры стихают, но ненамного. Я включаю проектор и начинаю лекцию. Большинство студентов смотрят на меня с ненавистью и презрением, будто я им песка в вазелин насыпал. Сегодняшняя тема – «Влияние Первой мировой войны на поэзию», но дело не в теме. Когда-то меня интересовала литература – тогда я был молод, да и учителя у меня были куда лучше меня самого, полагаю, – но я не знаю, как пробудить в этих детях желание изучать поэзию, в детях, которые смотрят на меня, точно недовольные покупатели, получившие не то, за что они заплатили. Я чувствую, какой монотонной стала моя речь, и чем дольше я читаю лекцию, тем сильнее меня охватывает тревога.

Каким-то образом мне удается дотянуть до десяти утра. Вернувшись в кабинет, я проверяю электронную почту, игнорирую факультетскую рассылку и открываю письмо от Стеф. Мы уже давно вместе, но мое настроение неизменно улучшается, когда я вижу ее имя в списке входящих сообщений.

От негодования кровь приливает у меня к голове – я сам удивлен силой своих чувств. Как она могла так поступить, если я сказал «нет»? Но вскоре злость отступает. Я знаю, что после этого чертова ограбления наш брак начал разваливаться, и понимаю, что должен сделать все возможное, чтобы сохранить отношения со Стеф. Я вижу, как она старается. К тому же она до сих пор помнит, что может убедить меня в чем угодно, если скажет: «Люблю тебя».

Я поворачиваю кресло и смотрю в окно на бетонные стены, кондиционеры под крышей, серебрящиеся в лучах солнца автомобили на парковке, гору вдали, огромную, тянущуюся в раскаленное синее небо. Париж… Стеф хорошо меня знает – я действительно хотел туда съездить. И я не могу винить ее в том, что мы оказались в такой сложной финансовой ситуации.

Повернувшись к экрану, я «кликаю» на присланную Стеф ссылку. Дом похож на классическое парижское здание в узком переулочке, венчающемся небольшой обрамленной деревьями площадью. Район, похоже, отличный, неподалеку от достопримечательностей, но тихий, он расположен рядом с Монмартром, где жили когда-то художники и поэты, а на вершине белеет базилика Сакре-Кёр.

В другой жизни это действительно была бы замечательная идея. Но не в этой. Не сейчас. Даже если бы мы могли взять деньги у родителей Стеф, чтобы отправиться в отпуск за границу, носиться с Хейден по незнакомому городу будет вовсе не так романтично, как кажется. Везти малышку в коляске по парижскому парку – звучит прекрасно, но мы оба знаем, какой становится Хейден, когда ей нужно в туалет, когда она голодна или устала, когда ей жарко или холодно. И не только Хейден. Так ведут себя все малыши. Мне кажется, Стеф недостаточно предусмотрительна в этом вопросе.

Пройдя по ссылке на страницу на сайте обмена жильем, я вижу симпатичную молодую пару с фамилией Пети. К описанию своего дома они добавили ссылки на достопримечательности в округе. Я читаю список литературных экскурсий по Парижу и сам не замечаю, как пролетело двадцать минут. Подумать только, я смогу побродить по тем же улочкам, по которым ходили Хемингуэй, Гоген, Моне, Бальзак, Фуко – и даже Вуди Аллен. Гулять там – не то, что прохаживаться по застроенному панельными домами берегу канала неподалеку от торгового центра «Ченел-Уолк». Стеф права – я всегда хотел съездить в Париж. И, кажется, я только что придумал, как нам все устроить.