И зевнул. Большая ошибка – меня это привело в ярость.

– Марк, почему ты, ко всем чертям, меня не слушаешь?! Мне нужно позвонить Хейден!

Я знала, что веду себя капризно и иррационально, но просто не смогла сдержаться. До этого момента я не понимала, насколько меня утомила поездка, и слова Марка о том, что именно мне следует думать о дочери, стали последней каплей. Как будто все веселье по дороге сюда было лишь иллюзией, а настоящая я – эта параноидальная истеричка.

Но вместо того, чтобы сорваться, Марк прищурился, встал и обнял меня.

– Слушай… – Он провел кончиками пальцев по моей шее, как делал в первые месяцы нашего романа. Его рубашка пахла п'oтом и едой из самолета, но мне было все равно. – С ней все в порядке. С Хейден все в порядке. Мы примем душ, поспим, а потом найдем кафе с вай-фаем. Обещаю. Я свяжусь с Пети, узнаю, что за чертовщина творится, а ты позвонишь родителям.

Я отстранилась.

– Не знаю, Марк. Это место… Мы действительно хотим провести здесь целую неделю? – Я посмотрела на свое отражение в зеркале встроенного в стену шкафа. Я выглядела толще и ниже, чем обычно, волосы грязные, лицо опухшее и мучнистое. Отражение словно насмехалось надо мной. – Дверь этого здания… сюда любой может войти. Она даже не запирается.

Марк вздохнул.

– Стеф, ну же… Давай отдохнем немного и посмотрим, какие у нас будут впечатления после этого. В гостиницу мы всегда успеем пойти. – Он опять устроился в кровати и похлопал по матрасу. – Иди сюда.

Помедлив, я так и сделала. Матрас был очень удобным, что уже немаловажно. Марк взял меня за руку и уже через пару секунд тихонько засопел. А я лежала и смотрела в потолок.

Не помню, как я заснула. Зато помню, что разбудило меня. Кто-то молотил кулаками по двери квартиры.

– Все хорошо. Все в порядке, – шепчу я Стеф, похлопывая ладонью по ее бедру, чтобы она не поднималась и не шла им навстречу, не столкнулась с ними в коридоре. – Я проверю, как там Хейден.

Только пройдя полквартиры и наткнувшись на низкий журнальный столик в гостиной – столик, которого там быть не должно, – я понимаю, что мы не дома. Но я все еще ничего не вижу и все еще не помню, где же мы.

– Где она? – говорит Стеф где-то за моей спиной, в мертвой тьме.

Я слышу, как она чем-то шуршит, что-то падает на пол. Я провожу кончиками пальцев по чужой стене, и меня бросает в холодный пот. Ладонь натыкается на рамку фотографии, на каминную полку, но тут Стеф наконец-то находит свой телефон, и свет слепит мне глаза.

Мы одновременно вспоминаем, где находимся, и Стеф с облегчением вздыхает.

– Почему тут так темно?

– Наверное, свет отключился.

Я вдруг понимаю, что сжимаю в руке свой телефон – я всегда так делал после ограбления. Телефон – мое оружие на случай беды, будто он спасет меня. Сейчас 11: 08, однако в квартире царит густая, как чернила, темнота. Я раздвигаю тяжелые шторы, но окна закрыты металлическими ставнями, не пропускающими свет.

– Что это был за шум?

– Не знаю. Наверное, дверь захлопнулась. На сквозняке. Или что-то в этом роде. – Я включаю на телефоне режим фонарика, подхожу к двери и прислушиваюсь. Слышно только мое дыхание и шум крови в ушах, поэтому я отворачиваюсь. – В таком старом доме может быть все, что угодно. Тут много…

И тут до меня доносится очередной грохот. Я замираю на месте. Это не стук – будто животное пытается пробиться с той стороны двери. Я медленно отступаю, опять натыкаюсь на журнальный столик, останавливаюсь и направляю луч фонарика на дверь.

На мгновение я чувствую себя смелым и сильным: Стеф подходит ко мне, прижимается к моему плечу. Это ощущение тут же развеивается, когда она глубоко вздыхает и идет к двери, оставляя меня позади, показывая мне, как это делается. Но она забыла о втором засове на двери, я подхожу, открываю его и поворачиваю ручку. Маленькие победы мужчины среднего возраста. Мы вместе выглядываем на лестничную клетку: я впереди, Стеф сзади. Если кто-то тут и должен взять на себя роль защитника, так это я. На лестнице нет окон, тут тоже царит темнота, и только размытые круги света от телефонов выхватывают часть коридора перед нами. Какую-то секунду мы не замечаем ни движения, ни звука, а затем наверху раздаются шаги, будто кто-то бежит по пролету. Воодушевленный тем фактом, что шаги удаляются, а не приближаются, я позволяю своему страху превратиться в гнев: «Я проделал такой долгий путь до Парижа не для того, чтобы меня запугали какие-то хулиганы».

– Жди здесь, – бросаю я Стеф, и распыленный страх в моем голосе со стороны кажется отвагой. – Нельзя выходить в коридор в таком виде, – добавляю я.

Стеф смотрит на себя – она в нижнем белье, носках и свитере, в котором была еще в самолете, – а потом переводит взгляд на меня. Ее лицо приобретает характерное выражение «не-указывай-мне-как-выглядеть», но в коридор она действительно не выходит. Должно быть, она поняла то же, что и я: шаги легкие, и они удаляются. Тот, кому они принадлежат, не станет убивать или пытать нас.