Л'Артаньян, отстав от короля на корпус, внимательно наблюдал за лежащей впереди, обсаженной деревьями дорогой, не переставая размышлять о только что увиденном в Лувре: как откровенно, беззастенчиво заигрывала герцогиня ди Лима с королем и как внезапно смутилась, обменявшись случайными взглядами с Арамисом. Он оглянулся на своего друга. Тот ехал, непривычно задумчивый, сосредоточенный, даже мрачный, и губы его что-то шептали. Д'Артаньян готов был поклясться, что Арамис читает молитву.

Неожиданно за поворотом дороги путь им преградили две огромные запряженные мулами телеги, крытые тентами наподобие шатров. Это был цыганский табор, двигающийся куда-то в глубь западной Франции, прочь от Парижа. Лейтенант пришпорил коня, обогнал короля и подъехал к цыганам, чтобы внимательно осмотреть телеги. Его заметили, и в одно мгновение на дорогу высыпало около дюжины грязных, оборванных, черномазых, глазастых цыганят. Они принялись приплясывая, канючить деньги. Когда мушкетер прикрикнул на них: "Пошли прочь!", из-под полога шатра высунулась странная физиономия. Если судить по монистам, крупным серьгам в ушах и седым, не утратившим волнистости волосам, это была женщина, а если по тому, что под ее носом росли весьма заметные усы, — мужчина.

Она заговорила хриплым, басовитым голосом:

— Не пожалей, кавалер, золотого, всю правду скажу, всю истину открою!

Д'Артаньян хотел приказать ей — или все же ему? — свернуть с дороги и дать им проехать, но подскакал король с Арамисом и де Бриссаком и сказал с доброй улыбкой, впервые появившейся на хмуром с утра лице:

— Пусть погадает, д'Артаньян!

Людовик в мушкетерском костюме ничем не отличался от своих спутников. Старая цыганка вопросительно посмотрела на д'Артаньяна, определив в нем безошибочно офицера. Он кивнул, ничуть не удивившись легкомысленному распоряжению короля, так как давно заметил, что в Венсен Людовик чаще всего ездит, когда у него плохое настроение или он хочет отдохнуть от раздражавшего его двора. А настроение начинало улучшаться по мере удаления от Парижа, и он становился разговорчивым, милостивым, смешливым. Часто они привозили из поездки нехитрые охотничьи трофеи, и он ими страшно гордился, потому что добывал сам, без помощи армии королевских ловчих и егерей. И каждый раз король возвращался успокоенный.

Старая карга, укутанная в бесчисленные пестрые яркие тряпки, выбралась из телеги, крикнула что-то на своем, непонятном нормальному французу языке ребятишкам, те исчезли, а из второй телеги вышли три цыганки, у одной из которых к животу был припелёнут когда-то белой холстиной ребенок.

Король бросил старухе золотой, та схватила его, прикусила, проверяя, и в глазах ее появился алчный блеск.

— Карты раскинуть или по руке погадать, солдатик? — спросила она, заправляя золотой за дряблую морщинистую щеку под удивленным взглядом короля. — Не смотри так, солдатик, золото оно даже в самых грязных руках не пачкается.

— Да как ты смеешь! — взвился де Бриссак, усмотрев в словах старухи оскорбление величества.

— Оставь ее, в ее устах это не оскорбление, а философское обобщение. Что ты скажешь вон о том солдате? — спроси л король, указывая на Арамиса. — Тот ли он, за кого выдает себя?

Д'Артаньян сразу понял, что король задумал проверить способности гадалки и подивился его наивности: конечно же, если человек спрашивает о своем знакомом, только глупец не догадается, что этот знакомый не тот, за кого выдает себя.

А спектакль неторопливо разворачивался.

— Позволь твою руку, солдатик, — потребовал цыганка.

Арамис, не слезая с коня, снял серую тонкую перчатку и неохотно протянул старухе руку.

Старуха нахмурилась, изучая ее, подняла глаза на мушкетера, снова впилась острым взглядом в таинственные линии на его ладони.

— Он тот и не тот… Женщина отвела его от креста, женщина и вернет его к кресту. Он снимет меч, но станет генералом, равным по могуществу земным королям.

Арамис раздраженно выдернул руку из заскорузлых пальцев цыганки.

Усмешка недоверия сбежала с уст короля — он знал историю вступления Арамиса в мушкетеры и был наслышан о том, что тот мечтает о сутане.

— Теперь взгляни на мою руку, — сказал он и протянул правую руку старухе.

— Для гадания требуется левая рука, высокий господин, — назидательно заметила цыганка.

При слове "высокий" д'Артаньян нахмурился и настороженно огляделся. Тем временем король снял перчатку и протянул старухе левую руку.

Она долго изучала его изнеженную ладонь и, наконец, изрекла:

— Не пройдет и года, как от тебя родится ребенок, но не у той, которая давно ждет этого, и не тот, кого ждет Франция.

— А тот, кого ждет Франция? — спросил король со смехом, явно забавляясь серьезностью, с какой старая цыганка произнесла пророчество. Но в этом смехе сквозила растерянность — слишком явно отразились в ее словах одолевающие его самого мысли.

— Он родится, но не скоро. Зато во всем превзойдет тебя!

— О-ла-ла! Как ты думаешь, д'Артаньян, ей можно верить?

— Если бы она была хорошей гадалкой, умеющей так далеко заглядывать в будущее, она бы не уезжала из Парижа, с… — мушкетер хотел сказать "Сир", но спохватился, вспомнив о маскараде короля, и закончил неловко: — с-сударь.

— Либо же она очень хорошая гадалка и сумела нажить могучих врагов в Париже, — задумчиво произнес Арамис, склоняя голову, как бы извиняясь за то, что не обращается к королю, как положено солдату.

Улыбка сползла с лица короля.

— Черт меня раздери, если ты не прав, Арамис! — воскликнул он, достал второй золотой и кинул гадалке. — Это тебе за обещанного сына! — и поскакал вперед.

Старуха ловко поймала монету и крикнула ему вдогонку:

— Не верь письмам, принесенным красной перчаткой!