Сколько времени сестра копалась в "винограднике" - об этом никогда не спрашивал.

А ещё отцом были "похищены" сливы с винного завода. Для чего сливы находились на винном заводе, что с ними делали - поздновато сообразил: в тридцать.

Сливы заливались спиртом и получалась "сливянка". Чего с меня взять, отсталость! И сливы были съедобные, но более трёх-двух штук за один приём они почему-то в рот не лезли: уж очень сильно от них разило алкоголем. До опьянения!

При таком экономическом положении в семействе (у других оно было не лучше) встретили второй месяц осени. За окном лил дождь, временами переходя в снег, печь топилась только на ночь, спать ложились рано: берегли керосин. Польза первых месяцев оккупации несомненная: не будили бомбёжками, прошлые недосыпания возмещались полностью и голод проходил мимо спящего сознания... Спали и верили: "проснусь - случится чудо, появится хлеб и мать даст по кусочку"!

Благословенная война! Многое из своего "ассортимента" показала, но самое прекрасное, с чем познакомила многих - это порция пищи, коя у тебя не должна быть меньше, или больше, чем у твоей сестры.

Дни начинались с того, что нам в постель, кою мать называла "логовом", подавалось по куску хлеба, намазанного постным маслом с редкими кристалликами сахара. Откуда бралась сахарная благодать, из каких закромов - мы не спрашивали. Жевание куска хлеба, слегка мазанного подсолнечным маслом и чуть-чуть посыпанного сахаром, ничуть не уступало завтраку аристократов с названием "кофе в постели". С разницей: если аристократы сорили чем-то неизвестным, то мы - крошками от хлеба неизвестно из чего испечённого. И совсем не аристократично сорили. Если перед следующим "сеансом" спанья забывали стряхивать крошки, то они, высушенные теплом наших тел, впивались в бока, зады и спины.

После "кофе в постели" - оставались в "логове" и ждали момента, когда плита заведёт "огненную песнь" и наполнит келью теплом - лежать под одеялом в тёплой келье не хотелось. Начинался день.

Процедура одевания была условной, как и сама одежда: я облачался в длинную рубаху и чулки. Штанов у меня не имелось. Мать нам давала по пригоршне зерна, добыто на элеваторе, и мы должны были отделить "зёрна от плевел": хорошие зёрна от сгоревших. Годились в еду не совсем сгоревшие зёрна, и степень их пригодности устанавливала мать. Только она была "контролёром по качеству" Чтобы там не говорили, но памятные голодовки "в стране советов" нужны были гражданам для их же пользы: это была величайшая школа выживания! Как бы мать, сама не испытав "прелести социализма", могла отличить съедобное зерно от несъедобного? В какой бы другой "школе" научили такому? Социализм нужен был народу для того, чтобы они научились распознать непригодное зерно от съедобного.

Надеяться на исключение из списка "лодырей и скандалистов" у меня не было: работу по сортировке зёрен почитал хуже каторги!

"Каторгу" поминала мать, но значила "каторга" - не знал. Если "каторга" заключена в сортировке зёрен ржи для прокорма - да, хуже каторги ничего нет!

Основным "блюстителем законности" выступала мать, но её законы назвал бы "естественными": кто за тебя будет отделять сгоревшие зёрна ржи от целых? Сестра? Так перед ней на столе горка ржи уже насыпана и больше твоей, чего бунтовать:

– "Как потопаешь - так и полопаешь"!
– не понимал смысла между топаньем и комёжкой, и продолжал увиливать от работы. Везло: дальше порицаний дело не шло и скудной кашицы из зёрен ржи "бунтаря" не лишали.

Моя, наполовину меньшая, чем у сестры, необработанная порция ржи переходила к сесте, и её родственные чувства к брату усиливались многократно.

"Каждое время рождает свои песни" - мать не рождала новые песни, но вспоминала детдомовский репертуар и тихонько напевала:

"В воскресенье, в воскресенье,

мать лепёшек напечёт!

Их помажет - вам покажет

и подальше приберёт..."

– песенка казалась весёлой по несовпадению: если мать из песни выпекала лепёшки, мазала маслом и прятала - наша мать лёпёшки и без масла скармливала нам:

– Дай остыть! Нельзя горячий хлеб есть, кишки в животе узлом завяжутся - и помрёшь...
– трудно верилось, что горячий хлеб может "отправить на тот свет".

Калории, настоящие пищевые калории из белков, жиров и углеводов с добавлением необходимых витаминов требовали растущие тела наши, а вместо них предлагалось слабо посоленное мерзкое варево из зёрен наполовину сгоревшей ржи.

– Скоро зубы на полку положим...
– тихо говорила мать давая пищу для размышлений о зубах:

"как это можно "зубы на полку положить"? Вытащить и положить? Было, совсем недавно болел зуб, помню, выл от боли, но когда выдернули "врага" всем семейством - пришло облегчение... Один зуб, а мать поминает "зубы"... Все сразу рвать!? Зачем на полку класть, нет в доме полок... Не болят зубы!"

"Стратегические запасы" продовольствия из обгорелой ржи, добытые отцом на элеваторе - таяли и отцова печаль приближалась к апогею. Реальный голод приготовился войти в келью...

...но раньше настоящего, полного голода - в келью вошла тётушка...

Глава 78.

Поездка по стальным магистралям страны.

– Нас постоянно упрекают за плохие дороги, но хотя бы кто-то похвалил за самые длинные в мире стальные магистрали!

Тётушку поминал в генеалогическом древе родительницы, и, глядя миру в глаза - заявляю: