— Вы что же, — перебил его г-н де Сен-Тома, — хотите вызвать его на дуэль?

— Хочу ли я? — вскричал Ла Дандинардьер. — Чего я хочу, так это сразить его насмерть первым же выпадом! Другого исхода мне не нужно!

— Умерьте свой пыл, друг мой, — стал уговаривать барон, — вы знаете, какая участь ждет дуэлянтов. Если ваши недруги узнают об этой затее, вам нужно будет думать лишь о том, как бежать из королевства.

— Честь всегда была мне дороже жизни, — ответствовал Ла Дандинардьер. — Если смиренно сносить обиды да насмешки, останется только с позором покинуть замок. Эти негодяи нормандцы посчитают меня за мягкотелого тюфяка. Разумеется, — спохватился он, — это я так рассержен на Вильвиля, вот и ругаю нормандцев, а вас ни в коей мере не хочу задеть.

— Я не воспринимаю слова столь буквально, — сказал г-н де Сен-Тома. — И чтобы доказать вам свою преданность, готов тотчас же пойти и бросить ему вызов, раз уж вы непременно хотите драться.

Такое предложение обескуражило Ла Дандинардьера, чей гнев уже угасал, уступая место страху. Рвение барона в эту минуту было для него невыносимо.

Немного помедлив, Ла Дандинардьер спросил:

— Думаете, если я буду драться с этим деревенщиной, из-за меня поднимется шум при дворе?

— Нужно умело устроить ваш поединок, — ответил барон. — Я знаю Вильвиля — вызвать его на дуэль не составит никакого труда.

— Так ли он храбр? — заволновался Ла Дандинардьер.

— Его храбрость граничит с безрассудством. Он убил больше людей, чем другой прихлопнул мух.

— Я восхищен, — Ла Дандинардьер старался оставаться невозмутимым, — такой противник мне и нужен. Никогда не забуду свою шестую дуэль: на ней я сразил одного хвастуна, пред которым другие отступали.

— Вот как! А я опасался, — добавил барон, — что вы в этом деле неопытны. Решайтесь же, и я буду иметь удовольствие быть вам полезным.

— Я полон решимости, — ответил Ла Дандинардьер. — Однако не будем спешить. Надеюсь иметь честь вновь увидеть вас через несколько дней.

И он сменил предмет разговора, перейдя к новостям, которые получил из Парижа.

Господин де Сен-Тома поспешил оставить нашего мещанина. Он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться, ибо хотя был уже немолод, но все еще сохранял природную веселость и способность воображать вещи весьма забавные. Он понимал, в каком замешательстве находится Ла Дандинардьер, теперь куда больше рассерженный на самого себя за свое хвастовство, чем на Вильвиля за его оскорбления. Барон надеялся позабавиться на славу, дав ход этому делу. У него был весьма статный слуга-гасконец, не утративший бахвальства, свойственного уроженцам этой местности [280] . Двумя днями позже де Сен-Тома, дав ему определенные указания, отправил его к Ла Дандинардьеру. Вид у гасконца был впечатляющий: камзол буйволовой кожи, шейный платок из черной тафты, залихватски загнутая кверху шляпа с галунами, такая большая, что походила скорее на зонт, кожаная портупея, богато расшитая перевязь и шпага, какой не видывали здесь со времен Вильгельма Завоевателя [281] .

Ла Дандинардьер беспокойно прогуливался по берегу моря. Внезапно прямо перед ним вырос этот фанфарон, да так близко, что не оставалось ни малейшей возможности ускользнуть.

— Не вы ли, — громогласно и без приветствия произнес слуга, — не вы ли господин де Ла Дандинардьер?

— Пусть так, — в страхе пробормотал наш мещанин.

— Пусть так? — вопросил гасконец. — Что вы подразумеваете под таким ответом?

— Я хочу сказать, что я вас вовсе не знаю и с легкостью обхожусь без новых знакомств. В общем, в двух словах — что ж, может, я и Ла Дандинардьер, а может быть, и нет.

— Вот, значит, как объясняется ваше «пусть так», — произнес наш храбрец. — Я же без лишних церемоний заявляю вам: господин де Вильвиль прекрасно осведомлен о той клевете, что вы на него возводите. Посему он хочет встретиться с вами лицом к лицу через три дня в близлежащем лесу. Я буду его секундантом, вы приведете своего.

Ла Дандинардьер не сразу пришел в себя от испуга и изумления. К тому времени нагнавший ужаса хвастун ушел уже довольно далеко, и когда наш мещанин наконец принялся вертеть головой в поисках своего недавнего собеседника, тот успел скрыться за утесом. В подобных обстоятельствах Ла Дандинардьер предпочитал иметь дело с демоном, нежели с человеком. Он изо всех сил убеждал себя, что это было видение, что злой дух принял фантастический облик и явился потревожить его покой; и если он сам и сомневался в таком своем предположении, то, по крайней мере, надеялся убедить в нем местное общество, дабы с достоинством выйти из затруднительного положения.

Он вернулся домой столь бледный и осунувшийся, что не было даже надобности прикидываться испуганным. Его ждали приор де Ришкур и виконт де Бержанвиль. Они были так увлечены изучением гравюр, изображавших героев древности, которыми де Ла Дандинардьер украсил свою гостиную, что не заметили состояния хозяина. Наш мещанин приказал у каждой гравюры поставить надпись с именем героя и его подвигами, но буквы были такие маленькие и неудобочитаемые, что виконт и приор спорили. «Это Жиле», — говорил один. «Нет, Жило», — возражал другой. Тут они заметили вошедшего Ла Дандинардьера.

— А! Вот и вы! — обратились к нему гости. — Просим вас разрешить наш спор: как зовут сего господина на портрете?

— Это Жиль, господа, — ответил наш мещанин, — Жиль де Ла Дандинардьер, мой предок. Он вырос в замке д’Амбуаз вместе с сыном короля Франции Людовика Одиннадцатого Карлом Восьмым — то-то был король пригожий да мудрый! Карл обожал моего славного предка. Но, как известно, Людовик Одиннадцатый боялся, что сын может предать его. Чтобы себя обезопасить, он его плохо воспитывал и кормил говядиной, в то время как Жиль был у Людовика Одиннадцатого в фаворе и каждый день ел дичь, часть которой отдавал Карлу. В благодарность тот сделал его, не помню точно кем, но, по-моему, коннетаблем [282] .