Но среди возмущённых тирад, приходили и письма с благодарностью за то, что я сказал это. Люди рассказывали мне о своей жизни в роли дополнительных партнёров. Люди писали о том, как получив отказ в возможности влиять на свои отношения, они чувствовали полное бессилие. О том, как они оказывались под властью правил, говорящих о том, что им позволено и не позволено чувствовать. О том, как людей наказывали или полностью изгоняли из отношений, так как они преступно испытывали «неправильные» чувства.

Мне писали люди, на которых наложили вето без всякой причины. Те, кто никогда не мог ожидать, что партнёр придёт на свидание, так как свидание могло быть отменено в любой момент просто потому, что так сказал другой партнёр. О том, как люди оказывались покинутыми посреди свидания потому, что другой партнёр почувствовал одиночество и потребовал наконец вернуться домой.

Во всех этих историях снова и снова возникала одна и та же тема: к дополнительным партнёрам относились не вполне как к людям. Их чувства и потребности трактовались в лучшем случае как неудобства, а в худшем — как вина. Пары так боялись того, что новый партнёр плохо обойдётся с ними, что заранее плохо обходили с ним. То, что было бы сочтено недопустимым в отношении друга (и даже домашнего животного!) воспринималось в полиамурных отношениях как нормальное, даже необходимое.

Тем не менее эти письма терялись среди гневных тирад. Меня удивлял уровень ярости в некоторых из них. Полиаморное сообщество, похоже, было в целом не готово к множественным отношениям, расширяющим возможности всех их участников.

Я начал понимать, что ключевая проблема была очень простой — доверие. Целести любила меня, но не доверяла мне. Она не верила в то, что я искренне хотел быть с ней. Так как она не доверяла мне, она не могла доверять и моим любимым. Она считала, что любая из них может превратиться в ту, ради которой я её покину, в ту, которая захочет меня всего для себя самой.

Письма, которые я получал о Декларации Прав Дополнительного Партнёра, отражали недостаток доверия. Под всей это гневной риторикой было скрыто одно единственное опасение, написанное сотнями различных способов: Как без строгих правил я смогу верить в то, что любимые мной люди не покинут меня?

И я начал постепенно понимать ещё одно: нельзя любить без доверия. Правила и условия, которые хотела Целести, были созданы для того, чтоб смягчить мои остальные отношения, отрезать их от всего, что им было необходимо для жизни и развития, потому, что она не верила, что я действительно хочу быть с нею.

Три наихудших момента моей жизни случились в машинах.

Когда мы с Амбер поняли, что её переезд в Орландо не смог улучшить то, что он должен был улучшить, и расстояние только делает несчастнее нас обоих, она вернулась обратно в Тампу. Мы стали чаще видеться. Иногда она составляла мне компанию в моём офисе, где мы работали вместе, радуясь возможности побыть рядом.

Осенью 2003-го мы с Амбер ехали в офис. Мой мобильник зазвонил, когда мы пробирались через загруженные улицы центра Тампы.

— Алло? — сказал я.

— Это я, — ответила Целести. — Послушай. Я хочу, чтоб ты что-то сделал.

— Хорошо. Что именно?

Целести ответила после небольшой паузы:

— Того, что ты завершил отношения с Элейн недостаточно. Я хочу, чтоб ты прекратил и дружбу с ней. Начиная с этого момента, я хочу, чтоб ты никогда больше не разговаривал с ней. По любой причине.

Ослеплённый слезами, я заехал на парковку у фаст-фуда. Мне не верилось, что требование Целести было справедливым, уместным или разумным. Насколько я помню, я никогда не считал, что один участник пары может говорить другому отказываться от друзей. Даже когда я считал, что я не могу ожидать, что кто-то примет мою полиамурность и считал разумным, когда один человек контролирует любовные отношения другого, я никогда не думал, что потребовать от другого человека прекратить дружбу — нормально. На это я никогда не соглашался.

Но когда этот момент пришёл, я подчинился. Я сказал Целести, что не приму нового вето, но когда дошло до дела — я сделал это. Я заглянул в пропасть и зажмурился. Позвонил Элейн и сказал, что больше никогда не смогу с ней поговорить.

Амбер сидела со мной в фаст-фуде, обнимая меня, пока я плакал. Я больше ничего не помню об этом дне.

Понятное дело, Амбер была обеспокоена тем, чем могут обернуться для неё все эти события. Когда Целести потребовала прекратить дружбу с Элейн, стало ясно, что она хочет и готова тщательно контролировать все мои взаимодействия с другими людьми.

За несколько лет до этого, примерно тогда, когда Белла переехала в Атланту, Целести пришла ко мне с новым пунктом для наших соглашений. «Я хочу зарезервировать праздники только для нас.» Её родители переехали в Вирджинию. «Я хочу, чтоб мы провели с ними праздники. И я не хочу, чтоб с нами ехал кто-либо ещё. Только ты и я, хорошо?»

Так как её родители не знали о нашей немоногамности, это казалось разумным. Таким образом я согласился с тем, что все главные праздники и, в первую очередь, Рождество будут зарезервированы исключительно за Целести. Следующие полдюжины лет или около того я встречал Рождество в тесной и сыроватой гостевой комнате в подвале дома её родителей, изобретая способы избежать контакта со своими свойственниками. Я устанавливал свой большой и неуклюжий компьютер на шаткий деревянный столик, стоявший в ногах кровати. Гостевая комната была мала, нас двоих она вмещала с трудом. В ней была узкая кровать с жёстким матрасом, покрытым зелёным стёганым покрывалом, в которой нам едва хватало места для сна. Я проводил ночи на краешке, всегда опасаясь с грохотом свалиться на пол посреди ночи.