И вот наконец завернута последняя гайка. Гуров разжег паяльную лампу и стал осторожно подогревать мотор. Под полотном потеплело. От металла пошел легкий парок. Загорный осматривал поле. Снег, к счастью, неглубокий, а грунт плотный и сравнительно ровный. Это был большой заливной луг со скошенной осенью травой.

–  Что, будем запускать?
– спросил Гуров.

–  Давай, Петр, давай. Надо улетать,- поторопил Загорный.

Сняли маскировку. Но в это время на небольшой высоте неожиданно показался вражеский самолет-разведчик, летевший к линии фронта. Прятаться некуда: кругом поле, только в километре от штурмовика чернел лесок. Хотели было натянуть маскировку, да где там, ветер срывал полотно. А между тем фашистский самолет лег в вираж и стал снижаться. Летчик, видимо, хотел получше рассмотреть машину, приземлившуюся среди поля. Видимо, хорошо распознав такой грозный в небе для фашистов «Ил», немецкий разведчик стал стремительно набирать высоту для атаки.

–  Держись, братцы!
– крикнул Гуров.- Сейчас чесанет!

Юрка с ненавистью смотрел на входящий в пике самолет. Техник схватил парнишку и толкнул под фюзеляж штурмовика, но сам укрыться за стальной бронью «Ила» не успел. Сверху горохом посыпалась пулеметная очередь. Петр схватился руками за грудь и с тихим стоном стал медленно опускаться на землю. Загорный с Юркой бросились к нему. Гуров открыл глаза. Изо рта сочилась струйка крови.

–  Улетайте… Скорее…- чуть слышно прошептал он.

Это были последние слова Петра Гурова.

Вражеский разведчик улетел.

–  Пантелеев, запускай мотор!
– приказал Загорный.

Юрка ничего не слышал. Убитый горем, он неотрывно смотрел на безжизненное лицо Петра Гурова, и казалось парнишке, что вот-вот откроются добрые глаза его дорогого друга…

–  Пантелеев, мотор запускай!
– громче прежнего приказал Загорный.

Юрка вздрогнул. Поняв наконец, что от него требуют, сжав зубы, быстро забрался в кабину, включил зажигание, нажал кнопку пуска. Мотор тяжело вздохнул, выпустив из патрубков сизый дым. Пропеллер сделал несколько оборотов, и двигатель ровно загудел. Юрка выпрыгнул из кабины на снег, помог Загорному укрепить тело Гурова в кабине стрелка, где с трудом примостился и сам. Отсюда хорошо были видны поле и лесок вдали. Юрка заметил, как от черной каемки леса отделились две точки. Они быстро двигались по направлению к штурмовику, оставляя позади себя хвосты вспененного снега. «Аэросани!»-догадался парнишка.

–  Фашисты!
– что есть силы закричал Юрка.

Загорный за ревом мотора не расслышал его, но он уже и сам видел надвигающуюся опасность.

Аэросани стали справа и слева охватывать штурмовик. Потом остановились. Фашисты выскочили на снег, замахали руками, наверное, они что-то кричали, Юрка видел их раскрытые рты. Мотор «Ильюшина» грозно ревел, набирая обороты. Вот от аэросаней в сторону самолета потянулись пунктиры трассирующих пуль. Скорее, скорее в воздух!

Штурмовик рванулся с места. Преодолевая неровности поля, подпрыгивая и покачиваясь с крыла на крыло, он все быстрее разбегался по замерзшему лугу. Наконец оторвался от земли и пошел, пошел вверх, набирая высоту. Загорный сделал разворот. Взял в прицел вражеские аэросани. Юрка ощутил, как от яростной очереди пушечного огня по самолету прошла легкая дрожь.

«Так их, гадов! Так!» -шептал он, сжимая кулаки.

Штурмовик еще раз развернулся и ударил из пушек по убегавшим гитлеровцам. Аэросани пылали, по ветру стлался смрадный черный дым.

Могучий штурмовик летел туда, где начинало румяниться утреннее небо, где ждали его боевые друзья.

Прилетел я в партизанский отряд в середине августа сорок третьего. Ночь выдалась трудная. Нужно было за час-два разгрузить самолет, взять на борт раненых и больных партизан и затемно вернуться на Большую землю.

До рассвета оставалось немного времени. Люди, не зажигая огней, без шума и сутолоки, быстро разгрузили самолет. Тут же на подводах увозили ящики с боеприпасами, медикаментами в лес. Изредка доносились отрывистые команды комиссара отряда Иллариона Васильевича Красильникова, моего давнишнего друга. Он руководил погрузкой людей в самолет.

Я сидел под сосной и обдумывал обратный маршрут полета. Повторять путь, которым летел сюда, не хотелось. В трех местах самолет обстреляли вражеские зенитки, наткнулся на прожекторы. Я решил обойти этот район.

Скоро наступит утро, надо торопиться, чтобы затемно перелететь линию фронта. Пошел к комиссару.

–  Кажется, справились ко времени,- радостно сказал Илларион Васильевич, увидев меня.- А ты готов?

–  Все в порядке. Можно лететь?

–  Давай. Счастливого пути. Прилетай, не забывай нас.

Комиссар крепко пожал мне руку. Только я поднялся по трапу к двери самолета, как послышался голос Красильникова:

–  Отставить вылет!

Я сошел на землю.

–  Прости, что задерживаю,- сказал комиссар.- Понимаешь, только сейчас девочку из соседнего отряда привезли. Надо срочно доставить на Большую землю. Совсем плохо ей.

Комиссар посигналил фонариком, и к самолету приблизились люди с носилками. На них, покрытая одеялом, лежала девочка. Бледное личико в предрассветных сумерках казалось безжизненным.

–  И откуда в этакой крохе столько мужества?!
– сказал Илларион Васильевич, когда девочку пронесли мимо нас в самолет.

–  А что она сделала?
– поинтересовался я.

–  Сам толком не знаю. Вот сказали бойцы, будто помогла она нашим самолетам разбомбить большой немецкий аэродром. Прилетишь в следующий раз - все узнаешь. Ну, доброго пути!