Отец коротко рассмеялся.

— Только где это ты, сынок, научился тестом звенья выдавливать? — продолжал он. — В Сибири, или здесь, когда поджог свой замышлял? Да что же ты молчишь-то? Или и поговорить с отцом гнушаешься?

Отец замолчал.

Максим стоял у самого окна бледный, как полотно, не смея поднять на отца глаз. Отец подождал ответа.

— Впрочем, что же, — заговорил он снова, — удивительного тут ничего нет! Поджог и грабёж в соседях живут! Этого и нужно было ожидать!

Максим шевельнулся у окна.

— Я не грабитель, — сказал он и поднял на отца глаза.

Старик сидел в углу постели, в одном белье, прикрыв одеялом ноги; холодный и насмешливый взгляд блестел из-под густых бровей. Рядом с постелью на жёлтых высоких ножках стояла конторка и её вид против воли Максима особенно резко бросился ему в глаза.

— Я не грабитель, — повторил он. — Мне нужно с вами говорить, и вы меня не пускаете. Я вошёл силой. Это не грабёж!

Он робко скользнул взором по фигуре отца.

Отец поправил на ногах одеяло.

— Ну, если так, — сказал он, — садись, поговорим! Да ты не сюда, — резко крикнул он сыну, двинувшемуся было к постели, — подальше, голубок, от конторки-то; садись-ка вон, братец, там!

И он указал ему дальний угол комнаты.

Сын послушно направился туда и по дороге проворчал:

— Что же вы боитесь что ли, что я деньги из конторки возьму?

— Да ведь и не положишь! — насмешливо ответил отец.

Сын опустился на стул, снял с головы войлочную татарскую шляпу и положил се рядом с собой на пол. Затем, точно о чем-то вспомнив, он на минуту привстал и, торопливо перекрестившись на образа, снова опустился на стул.

— Вот так-то лучше, — проговорил отец, — докладывай, в чем дело.

Сын почтительно кашлянул в руку, провёл рукой по коротко остриженным волосам и сказал:

— Батюшка, мне надо 20 тысяч; не погубите, дайте; явите божескую милость.

— Ведь ты же получил выдел? — сурово спросил его отец. — Какие же ещё деньги ты у меня спрашиваешь?

Сын развёл руками.

— Что получил-то? Пять тысяч? А ведь у вас полмиллиона!

— А ты считал? — гневно перебил его отец, но тотчас же овладел собой и уже более мягко добавил:

— А кто тебе велел поджогами заниматься? Может, и нажил бы сколько-нибудь.

Максим пожал плечами.

— Одно средство было, батюшка. Ждать мне некогда было. Хотелось страховой куш сорвать.

Он умолк; отец тоже молчал, как будто что-то соображая.

— А на что тебе 20 тысяч? — наконец спросил он сына.

— Дадите, в один год полмиллиона заработаю, — уверенно произнёс сын.

— Это как?

— На подрядах при железной дороге. На мокрых выемках.

Отец проговорил:

— Слышал, слышал.

И его глаза засветились лукавством и мыслью.

— Заработаешь ли? — спросил он недоверчиво.

Максим только пожал плечом.

— Ну, допустим. Что же ты с полмиллионом делать будешь?

И отец стал укрывать одеялом ноги, приготовляясь слушать исповедь сына. Его глаза уже не блестели насмешкой и были серьёзны. Казалось, он догадывался о том, что он услышит от сына, но ему не хотелось верить этой догадке.

Максим поправился на стуле. В комнате стало тихо; только свет лампадки шевелился на полу, извиваясь как червяк. Наконец, Максим заговорил, и его голос, с первых же слов, зазвучал искренно и страстно:

— А будет у меня полмиллиона, — заговорил он, — сооружу я, батюшка, на Иртыше паровую мельницу громадных размеров. И будет эта мельница совсем особая. И самый последний подёнщик на этой мельнице, самый несчастный батрак будет в ней пайщиком. А я только управляющим от всех буду. Мы будем арендовать для посевов земли и привлечём к себе всё соседнее крестьянство. Каждый, кто хоть вершок земли засеял для мельницы, войдёт в неё пайщиком.

— Прогорите, — буркнул отец.

— Все в работе, — страстно продолжал сын, — все получают столько, сколько стоит их труд, все сильны, потому что не надорваны непосильной работой, все веселы, потому что живут в довольстве, все жаждут труда, потому что он обогащает их семьи! Можете себе представить, какая закипит у нас работа?

— Прогорите, — буркнул отец сурово и не поднимая глаз.

— Колония наша разрастётся, — продолжал сын с увлечением на всём лице. — Из одной мельницы выросло пять. Они захватили в свой район целую область. Всё крестьянство и купечество вошли к нам пайщиками; мы всё делаем машинами. У нас своя железная дорога и пароходы. У нас училища, больницы, читальни и богадельни для стариков. Мы страшно богаты; вычислить наши обороты трудно. Мы ведём торговлю с иноземными царствами и зовём нашу фирму Великим Городом Справедливости…