– Да толку-то с того голубя!
– отмахнулся он, - Вот Сашка...

– Так Сашка-то ещё живой, - напомнил я.

– Да, точно! Сашка ещё живой!
– и он ринулся в темноту, не попрощавшись.

А всё-таки, Сашке повезло: хоть кому-то есть до него дело, хоть кто-то мечтает увидеть его, подержать его руку в своей руке. Хотя поединок у них будет нешуточный... Парнишка серьёзно настроен, но и родители, увы, серьёзны в нежелании пускать в мир ещё одного человека...

Чуть погодя зашумели с того же самого этажа. Вскоре заматерились. И раздалось несколько пацанских возгласов. И настала жуткая тишина.

Ночью мне не спалось, хотя ночь была тёплая, и звёздное небо выдалось чистое, на удивление красивое. Но я всё думал о старшем и младшем брате, Максиме и Сашке... я очень хотел, чтобы Максиму удалось спасти ещё нерождённую душу... Может, потому что я не верил, что нерождённые - это всего лишь куски мяса... Может, из-за Борьки, который ушёл в ночь и не вернулся... Что-то было общее у меня и этого серьёзного пацана... какая-то общая ответственность за тех, кто младше нас... Борька ушёл в ночь и не вернулся... И мне очень не хотелось, чтобы Сашка уходил в ночь вслед за ним...

Я уже собрался и приготовился к новому дню заранее: ещё даже не рассвело. Я был уверен, что Максим придёт. Понурый или ещё горящий. Но он точно придёт. И меня страшно волновало, что же он скажет... потащится ли он под пулями, таща с собой драгоценный свой груз или уползёт прятаться от колючих пуль?..

Он тоже выбрался из дома пораньше других, да ещё и без рюкзака. Уныло добрёл до меня. Так только, бросил краткий взгляд, появившись, в отчаянной надежде, что я всё-таки есть. Как утопающий пытается ухватиться за что-то... как увлекаемый в трясину... у него в нём самом опоры не было... Ещё не было, но, быть может, когда он, совсем ещё зелёный, пройдёт под первыми пулями, под градом пуль, да ещё и таща за собой драгоценную ношу, парнишка станет намного сильнее - и свой внутренний стержень обретёт. А вот Сашка... я не знал, что будет с Сашкой - и это меня очень тревожило, будто Сашка стал в какой-то степени и моим собственным братом...

Увидев меня, Максим улыбнулся - и я улыбнулся ему в ответ. Сейчас мы были просто два человека, два взрослых человека, у которых душа горела об одном и том же деле - и все эти глупые условности, коих выдумано немало в мире "обычных людей", не стояли между нами.

Впрочем, едва улыбнулся юнец, как тотчас же его улыбка завяла. Он кинулся ко мне, потерянно плюхнулся на скамейку, уже рядом со мной, так внезапно, словно ноги вдруг отказались его держать

– Они меня не слушают, - отчаянно доложил мне Максим.

И мы долго и горько молчали. Хотя, может быть, откуда-то из темноты - если люди приходят из темноты - Сашка всё ещё с надеждой смотрел на нас.

– И отец меня ударил, - глухо добавил он, - Снова...

Хотя я и так это знал - по его вскрикам в глуби окон того этажа и по его походке.

– Что же делать?
– потерянно спросил старший брат Сашки и с мольбой взглянул на меня, - Наверное, они мне и не скажут, когда... когда умрёт Сашка...

– Наверное, и не скажут...
– я потерянно почесал нос и лоб, погрызенный ещё живущими в ночи комарами.

– И, наверное, у Сашки осталось немного дней.

– Наверное.

Кто ж ему даст-то, этому несчастному Сашке жить, сколько ему захочется?.. Родители ему быть опорой не хотят. У "обычных людей" вложить деньги, чтобы врачи прикончили их собственного ребёнка - обычное дело. А Максим ещё слишком мал... хотя...

– А ведь его даже не похоронят по-человечески, - вдруг процедил старший брат со злобой и вдруг глаза его, светлые серые глаза, зажглись яростью и темнотой, - И знаешь... я тут такую ужасную вещь прочитал... аж спать не мог!.. Представляешь, из их трупов - из трупов убитых нерождённых детей - кто-то выдумал делать какие-то лекарства, типа для омоложения или ещё какой-то хренотени... и...
– голос его задрожал, - И я прочёл, что какие-то врачи нарочно склоняют матерей, мол, ваш родится больной, хотя им на самом деле нужен его труп... тот самый "абортивный материал", из которого делают какую-то лекарственную хренотень... а матерям всё равно! Они не все даже догадываются, что будет с телом их ребёнка потом! Они выбрасывают его... и из него потом врачи и учёные делают какую-то хренотень...
– тут Максим сорвался на крик: - Я не хочу, чтобы из Сашки сделали лекарство от морщин!!! Пусть ходят с морщинами те, кто стареет!!! Пусть колют химию, какую-то дрянь... Пусть колют что угодно!!! Но только не из Сашки!!! Это мой брат!!!
– челюсть его задрожала, - Это мой брат... если жить не дали, то делать из него хренотень зачем?!

И мы долго молчали. Потерянно. Максим... я взглянул на него мельком - и отвернулся: Максим плакал. Отчаянно, убито.

– Знаешь, я тут читал...
– сказал он наконец, - Какой-то вьетнамец, Тонг Фуок Фук, пятнадцать лет забирал их тела из больницы - и хоронил. Я удивился, как только у него хватило сил... но он считал, что нерождённые - тоже люди - и надо их хотя бы похоронить по-человечески. А ещё он нескольких детей спас - ему их матери на воспитание отдали.

– Хороший мужик...
– задумчиво сказал я.

Скосил взгляд. И в моей душе шевельнулась надежда: глаза Максима вдруг вспыхнули огнём - какая-то новая идея пришла в его голову - он всё ещё тащился под огнём, тащил свою драгоценную ношу.

– Хотя это, наверное, бредовая идея...
– добавил он, вздохнув.

– Почему бредовая? Если есть хотя бы надежда, хотя бы хлипкая надежда, что Сашке она поможет, то почему бы и?..

– Я... я сделаю гроб для Сашки, - сказал задумчиво Максим, - Найду красивое место в лесу - выкопаю яму - и сфотографирую. И принесу им. Скажу: не дадите Сашке жить, так дайте хоть мне похоронить его по-человечески. Сашка же человек! Он - не кусок мяса!