Я историю излагаю... Книга стихотворений
вернуться

Слуцкий Борис Абрамович
Шрифт:

Старое синее

Громыхая костями, но спину почти не горбатя, в старом лыжном костюме на старом и пыльном Арбате в середине июля, в середине московского лета — Фальк! Мы тотчас свернули. Мне точно запомнилось это. У величья бывают одежды любого пошива, и оно надевает костюмы любого пошиба. Старый лыжный костюм он таскал фатовато и свойски, словно старый мундир небывалого старого войска. Я же рядом шагал, молчаливо любуясь мундиром тех полков, где Шагал — рядовым, а Рембрандт — командиром, и где краски берут прямо с неба — с небес отдирают, где не тягостен труд и где мертвые не умирают. Так под небом Москвы, синим небом, застиранным, старым, не склонив головы, твердым шагом, ничуть не усталым, шел художник, влачил свои старые синие крылья, и неважно, о чем мы тогда говорили.

«Брата похоронила, мужа…»

Брата похоронила, мужа, двух сыновей на погост сволокла. В общем, к чему же, к чему же и для чего же слова и дела. Ясная в дереве, камне, моторе, людям инерция ни для чего? Разве не преимущество горе? Только люди достойны его. Все же встает в семь утра ежедневно, на уплотненный автобус спешит, вяло и злобно, тупо и нервно в загсе бумажки свои ворошит, в загсе бумажки свои подшивает, переворашивает, семьи чужие сшивает, жизнь понемногу донашивает.

«Богатые занимают легко…»

Богатые занимают легко, потому что что им, богатым? А бедные долго сидят по хатам, им до денег идти далеко. Бедный думает: как отдать? Откуда взять? А богатый знает: деньги найдутся, только все костюмы обследуются, по телеграфу переведутся, у дальних родственников наследуются. Шутку о том, что берешь на время, но отдаешь навсегда, придумала Большая Беда, выдохнуло тяжелое бремя.

«Руки опускаются по швам…»

Руки опускаются по швам. После просто руки опускаются, и начальство во всю прыть пускается выдавать положенное нам. Не было особенного проку ни со страху, ни с упреку. А со штрафу было меньше толку, чем, к примеру, с осознанья долга, чем, к примеру, с личного примера и с наглядного показа. Смелости и подражают смело, и таким приказам нет отказа. Ордена, которые нам дали, траты на металлы оправдали. Выговоры те, что нам влепили, забавляли или озлобили. Не шуми, начальник, не ори. Толку нет от ругани и ражу. По-хорошему поговори. Я тебя уважу.

V. ГАШЕНИЕ СКОРОСТЕЙ

«Пограмотней меня и покультурней!..»

Пограмотней меня и покультурней! Ваш мозг — моей яснее головы! Но вы не становились на котурны, на цыпочки не поднимались вы! А я — пусть на ходулях — дотянулся, взглянуть сумел поверх житья-бытья. Был в преисподней и домой вернулся. Вы — слушайте! Рассказываю — я.

«Сласть власти не имеет власти…»

Сласть власти не имеет власти над власть имущими, всеми подряд. Теперь, когда объявят: «Слазьте!» — слезают и благодарят. Теперь не каторга и ссылка, куда раз в год одна посылка, а сохраняемая дача, в энциклопедии — столбцы, и можно, о судьбе судача, выращивать хоть огурцы. А власть — не так она сладка седьмой десяток разменявшим. Ненашим угоди и нашим, солги, сообрази, слукавь. Устал тот ветер, что листал страницы мировой истории. Какой-то перерыв настал, словно антракт в консерватории. Мелодий — нет. Гармоний — нет. Все устремляются в буфет.

Климат не для часов

Этот климат — не для часов. Механизмы в неделю ржавеют. Потому, могу вас заверить, время заперто здесь на засов. Время то, что как ветер в степи по другим гуляет державам, здесь надежно сидит на цепи, ограничено звоном ржавым. За штанину не схватит оно. Не рванет за вами в погоню. Если здесь говорят: давно, это все равно, что сегодня. Часовые гремуче храпят, проворонив часы роковые, и дубовые стрелки скрипят, годовые и вековые. А бывает также, что вспять все идет в этом микромире: шесть пробьет, а за ними — пять, а за ними пробьет четыре. И никто не крикнет: скорей! Зная, что скорей — не будет. А индустрия календарей крепко спит и ее не будят.

«Крепостное право, то, что крепче…»

Крепостное право, то, что крепче и правее всех его отмен, И холопства старая короста, отдирать которую не просто, и довольство паствы рабством, пастыря — кнутом и монотонность повторенья всякого такого на любой странице кратких курсов, полных курсов всех историй. Это было? Это есть и будет. Временами спящего разбудит пьяного набата голошенье или конституций оглашение. Временами словно в лихорадке на обычной огородной грядке вырастит история бананы или даже ананасы. Вырастит, но поздно или рано скажет равнодушно: «А не надо!»