Его занесённый над петрушкой нож готов был опуститься, как вдруг Ероши воспротивился этому и нож остался занесённым. А боль схлынула прохладной приливной волной. И Ероши словно увидел себя со стороны, хотя находился по-прежнему в своём теле, но увидел это тело отдельно от того, что наблюдало сейчас за ним. Вот эта кукла! – подумал он про себя. По воле Всемогущего оно будет жить дальше в отчаянии, страхе и проклинать Омиши за трудности, и над проклятьями Омиши будет смеяться сам Омиши. Может сам, а может в своей шутливой ипостаси. А потом может ещё и накажет самого себя руками другой личины, зловещего Джумгал-Ала. А потом простит себя сладкими устами милосердного Аоши, любящего.

А если не подчиниться? – промелькнула шальная мысль. – Просто взять и не подчиниться. Сделать что-то другое. Например…

Его тело пронзила острая волна ужаса, и рука держащая нож задрожала.

Даже страшно подумать об этом. Оскорбление Омиши – противоречить Его воле. Но что если… просто подумать об этом… что если…

Но ничего не приходило в голову. Он слишком привык быть собой и теперь не мог понять, что значит быть другим. Это же невозможно. Но прохладно спокойная часть, которая появилась у него несколько мгновений назад, шептала холодными губами…

– Конечно можешь, Ероши. Ты можешь быть кем захочешь.

Солнце поднялось в зенит, и горячие волны вкатывались в окно. Ероши взмок, но при этом его сознание оставалось прохладным как влажная примочка на лоб во время затяжной температуры. Ослабляет жар и позволяет думать яснее.

И Ероши в один миг понял, что именно в данное мгновение у него есть выбор. Возможно, будут другие, но скорее всего оно уже никогда не повторится. Это уникальный момент, который сейчас пройдёт. Либо он продолжит резать петрушку и жить постылой, но привычной жизнью, либо сделает что-то другое. И тогда его жизнь повернётся навсегда.

Так вот что такое прозрение! – мелькнуло у него в голове. Но это мало походит на рассказы о прозрениях и прозревших, которые любят рассказывать жрецы в храмах. И те истории, которые с таким восторгом пересказывают обычные люди, в том числе в этом трактире. И он тоже слушал и тоже рассказывал. Но во всех историях, прозревший наоборот был человеком без Омиши в сердце и вот Всеблагой касался его и заблудший находил невыразимое наслаждение быть частью Омиши и выполнять волю Его, которую отныне видел столь же ясно, как Ероши видит сейчас блестящее лезвие кухонного ножа в своей руке.

Но у него наоборот. Он должен отречься от воли Всезнающего и решать самому. Потому что… да потому что я пустое место, - пролетела мысль.
– Просто пустое место.

А может, все рассказы о прозрениях искажены? – подумал Ероши. – Но что он должен сделать? что?

Теперь нет подсказок. Он должен решить сам.

Мгновение повисло в воздухе и казалось, продолжается бесконечность. Вселенная разделилась на две части. В одном он марионетка Омиши, в другом – пустое место. Богатый выбор. Самый страшный выбор в жизни и страшнее уже никогда не будет.

Пора решать. Ероши покрепче ухватил рукоятку ножа мокрой от пота ладонью, и дрожащая рука с усилием отвернулась от огромной разделочной доски.

– Я пустое место, - сказал он.

Нож лёг рядом с доской. Ероши тяжело дышал.

– Я пустое место, - повторил он.

Его лицо намокло от слёз. Он медленно снял фартук и бросил на пол.

– Я просто пустое место!

И вдруг тело его стало лёгким, а ум ясным как никогда прежде.

Ероши улыбнулся. Он понял, что прозрел. Но прозрение какое-то получилось неправильное. Во всех рассказах люди, в сердца которых вошёл Омиши, испытывали чувство единения с Дающим Благо в сладком сне. А новый мастер наоборот словно пробудился ото сна. Пожал плечами. Без разницы.

Первые шаги дались нелегко, будто никогда прежде не таскал на себе этот мешок с костями. В первые мгновения он по привычки попытался ссутулиться и семенить, как бывало, но тут же опомнился, расправил плечи и пошёл нормальным шагом. И улыбался. Впервые в жизни он шёл так, как хотел.

На выходе он встретил Онушу и мягко улыбнулся. Она распахнула глаза. Что-то в стоящем перед ним человеке было новое, то чего она никогда раньше не замечала.

Когда к вечеру вернулся Йериши, трактир стоял совсем заброшенный. В общем зале сидели раздражённые путешественники, которые безуспешно ждали, что кто-нибудь позаботится о них. Урчали голодными желудками и уже сами вытащили ящик вина из погреба. На вертеле жарилась туша оленя. Путники перешли к самообслуживанию.

Разъярённый трактирщик бегал по всем комнатам, разыскивая нерадивых работников, пока не обнаружил в лучшем номере на белой пуховой перине уснувших Ероши и Онушу.

Нового мастера разбудил удар плетью, и он подскочил на кровати. Через руку протянулась кровавая полоса. Истошно завизжала служанка, прикрывая грудь. Ероши понял, что не время для душеспасительных поучений и бросился бежать, в чём мать родила. Ещё один удар настиг его на подоконнике. Ероши выпал в окно, приземлился на траву и помчался к висевшей на верёвках одежде, которую сам постирал не далее как вчера. Сноровисто оделся и побежал в лес. Из дверей трактира выскочил красный как рак трактирщик. Махал кнутом и дико озирался вокруг, пытаясь разыскать беглеца. Не увидев, в бешенстве сжал кулаки и потряс ими в воздухе. Заорал что есть сил. Брызги слюны оросили густую бороду.