Общий смысл этого догмата можно передать следующим образом: Господь Иисус Христос является и Богом, и человеком, не было времени, когда бы Он не существовал, по человечеству Он был рожден единожды, в конкретный исторический момент, от Девы Марии и Святого Духа; Божественная и человеческая природы Его существуют несоединимо и неразделимо.

Здесь применяется основополагающий метод богословского рассуждения — апофатический: По сути, в христианском богословии впервые со времен Аристотеля применяется троичная логика, которая до сих пор употребляется исключительно в научном обиходе.

Не является догматическим [35] , но общепризнано учение свт. Григория Паламы (XIV в.) о Нетварных Божественных энергиях — действиях Бога в мире, Его благодати. Это уникальное мистическое учение существенно отличает православное христианство от остальных христианских конфессий и других вероисповеданий. Суть его состоит в следующем: сущность в принципе непознаваема; сущность Божества более чем непознаваема, так как Бог выше Своей сущности; любая сущность познается только через ее проявления («энергии»); сущность Божества постигаема христианином через соединение человеческих и Божественных энергий. Благодать Божья проявляется в энергиях через таинства Церкви, посредством которых и происходит соединение человека с Богом.

Эта далекая от примитивности концепция явилась апологией восточно-христианской мистической практики — исихазма [36] . Термин, обозначающий это направление христианской аскезы, имеет несколько основных значений:

1) уединенное, отшельническое монашество (в отличие от общежительного), протекающее в безмолвии (молчальничество);

2) развившаяся на Синае и Афоне и достигшая расцвета в XIV в. особая школа и техника молитвы, часто именуемая «умным деланием» и имеющая своим ядром непрестанное произнесение в уме молитвы Иисусовой «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного»;

3) упомянутое учение свт. Григория Паламы;

4) в качестве частного случая исихазма может употребляться для описания явления в религиозной жизни России XIV–XVI вв., отразившегося в монашеской жизни и духовной культуре.

Уникальность исихазма состоит в непрерывности этой аскетической практики, а также в том, что в восточно-христианской традиции других практик, фокусирующихся именно на переживании мистического опыта, не существует.

В наиболее чистом виде исихазм встречается в монашестве, однако монашество не является необходимым условием для претворения этой практики в жизнь. Более того: «сами учители исихастской практики никогда не указывали принятия монашества в качестве необходимого требования к ней (указывая лишь на благоприятность для нее условий монашества, и в особенности уединенного монашества)» [37] . Кризис монашества в России XX века, связанный сна-чала с гонениями и разгоном монастырей, что, в свою очередь, привело к необходимости скрывать иноками свой чин, а простыми верующими своих убеждений, затем возникшей по этой причине утрате, техники молитвы, привел к тому, что исихазм стал «достоянием» всех верующих — непрестанная молитва часто была единственно возможной формой религиозной жизни. Прославленный как новомученик о. Сергий Мечев говорил своим последователям: «Где бы ты ни находился и в какой бы суете ты ни жил, ты можешь быть исихастом» [38] .

Если же говорить об исихазме все-таки как о специфической аскетической школе, то возникает ряд трудностей, самая очевидная из которых — своеобразное «западное (здесь: общефилософское) пленение». Опытное, личное знание с огромным трудом поддается научному исследованию; в принципе, личный опыт не может быть предметом науки в связи с его уникальностью и неповторимостью. В лучшем случае аскеза может быть отнесена к области этики, что и происходило в российском школьном богословии вплоть до XX века. Безусловно, в монастырях, бывших очагами православной духовности, подобные мнения были невозможны, но практически никакого богословского осмысления этот опыт не получал. Имея богатейший опыт, русское монашество оказывалось в стороне от традиции: «мистика сердца» была хорошо известна на практике, но не имела догматического обоснования. Труды святителя Григория Паламы совершенно не были изучены, только в 30-е годы деятели русской эмиграции начинают всерьез изучать его наследие.

Результатом этой оппозиции монастырской практики и богословия как науки стала проявляющаяся сплошь и рядом вплоть до сегодняшнего времени религиозная безграмотность: отрицание необходимости участия ума в деле спасения, чуть ли не анафемствование богословия в пользу «сердечной» молитвы и т. д., так что этот миф распространен даже в церковной среде. «Якобы следуя святоотеческой традиции, младостарцы твердят, что нужно отбросить ум, что он в делах веры бесполезен и даже вреден, а надо отдаться исключительно сердцу» [39] . Как тут не вспомнить слова честертоновского отца Брауна: «Вы нападали на разум. А это дурное богословие». Еще более странно отвержение богословия в России, где самые почитаемые святые боролись именно за православное исповедание веры: так, Серафим Саровский мало того, что вразумлял отпавших раскольников-староверов и иногда приходивших к нему католиков, так еще и прежде, чем исцелить Мотовилова, испытывает его знанием основных догматов: о Троице, о Богочеловечестве и Боговоплощении Господа Иисуса Христа и о силе молитвенного предстательства Богородицы.

Между тем важнейшей добродетелью в православии является трезвение — хранение ясного ума и чистого сердца. Кстати, именно в исихазме развивается практика «схождения ума в сердце», включающая в себя очищение сердца от страстей и ума от прилогов [40] .

Итак, мы наглядно показали, что миф о примитивности православия связан исключительно с плохим знанием основ православного богословия, а представление о приниженной роли разума берет свое начало в распространенных искажениях православной традиции.

Прежде чем начинать опровержение этого мифа, следует заметить, что он древен, как и само православие. В давние времена возникло два течения — иконоборчество и иконопочитание. Иконопочитание победило и стало не просто мнением, но догматом Церкви.

Уже первые христиане очень бережно относились к символам и выказывали к ним определенное почтение. В римских катакомбах, где собирались древние христианские общины в первые века существования Церкви, находят на стенах изображения крестов, рыб (древний символ Иисуса Христа) [41] . Вряд ли можно сказать, что в своем отношении к символам христиане испытывали какое-то значительное влияние со стороны язычников — ведь христианство появилось изначально в иудейской среде.