Компания из шести человек, курящая одну сигарету, выглядела крайне нелепо. При этом пятеро из них то и дело озирались по сторонам, точно школьники, брали сигарету в руки осторожно, будто боялись, что она взорвется у них в руках. И еще почти все норовили подавиться. Она никогда не думала, что однажды придется учить людей старше себя (в верхний отряд брали с двадцати одного года) затягиваться. Да и вообще, зрелище было уматное. У всех были такие лица, будто они тут, самое меньшее, собираются сварить партию мета. И все чего-то ждали, будто поднесут они сигарету ко рту и тут же выкашляют свои легкие, или апокалипсис начнется.

С огромным трудом Налия дождалась, пока каждый из них затянется, еле-еле сохраняя серьезное лицо. Наконец, с ужасным преступлением было покончено, и она, забрав у Залвина сигарету, затянулась, затем объявила, что остатки достанутся ей, и отошла к стене, давясь смехом. Она пыталась сдерживаться, закусывала щеки и плотнее сжимала губы, но ничего не вышло, и она захохотала так, что даже съехала на пол. Никто ничего не сказал, наверное, они про себя решили, что она совсем плоха, лишь молча смотрели, как она корчится от смеха. Наконец, она успокоилась и посмотрела на свою пятерку, которая так и стояла, то ли переваривая новый для себя опыт, то ли еще чего.

– Первая сигарета - это так волнующе… В любом возрасте! Ну что, теперь круг доверия построен?

– И что теперь с нами будет? – глупым голосом спросил Залвин. Он явно ожидал чего-то большего, чего-то грандиозного и масштабного, что произойдет, прикоснись он к запрещенному табаку…

Налия состроила гримасу работника морга.

– Рак шейки матки, что, – тон ее был совершенно серьезен. – Причем у парней тоже.

На минуту они опешили, а потом внезапно засмеялись. Все, кроме Зи-Эла. Он лишь стоял и смотрел на своих коллег, на Налию, будто увидел какой-то совершенно новый, диковинный вид людей.

Итак, теперь их было шестеро. Поначалу напряжение и недоверие не покидало их компанию, но постепенно все они сдались. В конце концов, им было попросту любопытно. Налия сама по себе была для них чем-то непонятным и странным, а уж то, что она рассказывала… За несколько дней их привычный порядок, все то, во что они верили всю жизнь, их желания, цели - весь их мир полностью пошатнулся. Будто эта ненормальная девушка взяла его, как следует встряхнула, и все перевернулось с ног на голову. Но впервые их жизнь казалось такой интересной, впервые им удалось взглянуть на себя, на свой мир с совершенно другой стороны.

Было интересно слушать о том, как живут люди в других мирах. Это было совсем не то, что торчать на допросе какого-нибудь перепуганного пленника Центра, который от страха не знает, что отвечать. Было интересно, расправившись с работой, с учебой, тайком пробираться в блок пятнадцать. Было интересно и страшно иметь общую тайну, скрываться от всех. Все это было им в новинку. Это щекотало нервы, заставляло бешено колотиться сердце, подозревать всех и вся в том, что они следят за тобой. Но при этом все они не могли не признать, что никогда еще их жизнь не была такой интересной.

Им с рождения твердили, что их мир – рай, что они живут правильно, в отличие от всех других. Для сравнения, их еще в совсем юном возрасте возили посмотреть, как живут Саат-хо, - крошечные дома, в которых грязные неопрятные люди ютились десятками, повсюду витающий запах рыбы… Влажность, испарения, исходящие от болот… Не сравнить с чистыми городами и просторными улицами Сьюма. Только странная Зелвитт, та самая, которая потом умерла, вдруг сказала, что вот эти полудикие Саат-хо, обитающие в таких ужасных условиях, выглядят куда более счастливыми.

Зелвитт постоянно говорила такие странные вещи, такие неправильные. Противоречащие всему, что говорили родители, учителя, Роззен и другие наставники по телевизору. Они не особенно

прислушивались к ее словам. Почему-то все, кроме Зи-Эла, считали ее попросту блаженной дурочкой, а ей было все равно. Она не была бунтаркой, скорее, тихой сумасшедшей - бормотала себе под нос непонятные фразы, постоянно таскалась с огромным блокнотом и рисовала там каких-то нелепых несуществующих животных, попусту тратила время, короче говоря. Поговаривали, будто она была странником, и ее родителям чуть ли не силой пришлось заставить ее пройти процедуру, чтобы избавиться от этих способностей, отчего она тронулась еще больше.

После ее смерти вся их учебная группа подверглась особенно пристальному надзору, все учителя были обеспокоены, не нанесла ли она вреда, не заразила ли своим сумасшествием кого-нибудь? Куда ей там. Она была такая тихая, такая хилая, избегала их всех. Лишь иногда неожиданно откроет рот и ляпнет что-нибудь эдакое, все давай смеяться, а она стоит, хлопает глазами и чуть было не ревет, ну кому она могла что-то там внушить?

А эта девушка была совсем другой. Ее хотелось слушать, ее невозможно было не слушать. И держалась она так, будто была абсолютно уверена в своей правоте, и пусть от ее рассказов, от ее идей попросту закипал мозг, а логика начинала погибать в страшных мучениях, они не могли не чувствовать, как все больше и больше попадают под ее влияние.