Начало четверга оказалось приятным во всех отношениях. Позанимавшись английским, решив классу контрольную по химии, наигравшись в волейбол, поблистав памятью на литературе, где он продекламировал всего «Онегина» наизусть, а так же повздорив с математичкой, Андрей сидел в столовой и мучил компот. Несвежую булку с непромытым изюмом он все-таки съел, а вот с жидкостью подозрительного цвета и запаха пришлось побороться: пить хотелось очень сильно, но выпить то, что плескалось в стакане, оказалось физически невозможно. Ибо оно воняло грязной половой тряпкой. Ну или примерно так. Другой жидкости в столовой почему-то не было, хоть воду из-под крана в туалете пей. Он брезгливо отодвинул стакан: лучше умереть от жажды, чем от дизентерии. За соседний стол, громко провезя стульями по кафелю, плюхнулись две старшеклассницы, что-то оживленно обсуждая.

 — Я так и не поняла, почему отец кота нашего Лаврентием Палычем назвал. Он вообще кто? — произнесла первая, извлекая косметичку из сумки.

 — Кто? — захлопала глазами вторая.

 — Ну этот… — она придирчиво покрутила помаду, достала карандаш для губ и наточила его прямо на стол. — Как его? Этот… Берия! Депутат какой-то что ли?

 Вторая старшеклассница надолго задумалась, наблюдая как подружка тщательно вырисовывает контур губ и скрупулезно наносит помаду. Андрей с интересом ждал ответа.

 — Нууу... Известный какой-то чувак, короче, — выдала она наконец-то, несмело взяв тюбик.

 — Дааа, ништяк… — закачала головой первая. — Наверное крутой чувак.

 Он едва сдержал приступ хохота. Решил восполнить пробел в образовании двух красоток.

 — Лаврентий Павлович Берия, уважаемые барышни, один из советских партийно-государственных руководителей и организатор репрессий. Под его руководством в 1939–1940 годах осуществлена массовая депортация из западных областей Белоруссии и Украины, Прибалтийских республик, расстреляны в Катыни под Смоленском пленные польские офицеры. По инициативе Берии была объявлена амнистия значительному числу заключенных, смягчился паспортный режим, система ГУЛАГ передана в ведение министерства юстиции, началась реабилитация жертв репрессий. Он приговорен по сфальсифицированному обвинению Специальным судебным присутствием Верховного Суда СССР к высшей мере наказания и в тот же день был расстрелян. Стыдно, девушки, не знать собственной истории и тем более людей, которые ее делали.

 — Ты сначала подрасти, а потом взрослых женщин учить будешь! — неожиданно зло рявкнула первая, выхватив помаду из рук подруги и резко швырнув ее в косметичку.

 — Совсем оборзели эти сопли! Надо Жорику сказать, что малолетки охамели, пусть разберется, — недовольно прорычала вторая, явно обидевшись на выходку первой.

 Парень лишь ухмыльнулся в ответ, глядя на них чуть надменно. Старшеклассницы, подхватив сумочки, встали и гордо прошествовали к выходу, столкнувшись с Анечкой. Та остановилась в дверях и обвела тревожным взглядом столовую. Даже издалека Андрей понял, что что-то произошло. Анечка была не просто встревожена, она была напугана и расстроена. И не мудрено… После вчерашнего вся школа гудит. А ему весело!

 Она уселась рядом мрачная.

 — Я даже не знаю, что сказать, — буркнула девочка.

 Андрей посмотрел на нее прожигающим насквозь взглядом, от которого Анечка сжалась до микроскопических размеров и заалела, как калина на снегу, и жестко ответил:

 — Раньше надо было думать. Могла хотя бы предупредить.

 — Прости меня, — залепетала она, схватив его за руку. — Я не нарочно. Мы встречались до того, как я попала в больницу. Он ни разу не пришел и не позвонил. Я ждала, переживала, минуты считала… А он не пришел… Ни разу… Да еще с Булкиной встречаться начал…

 — И ты решила использовать меня? А я-то все думал, чем обязан такому вниманию? Я был уверен, что тобой движет исключительно жалость, — усмехнулся он.

 И в этой усмешке Анечка почувствовала нестерпимую боль и обиду. Придвинувшись к нему вплотную, она горячо зашептала:

 — Нет! Клянусь, всё не так! Я хотела помочь тебе! Просто помочь! Спроси у Оксанки! Мы говорили о тебе всю ночь! Когда она сказала, что тебя переводят под Пензу, я поняла, что… Я не хотела, чтобы ты… А Медведев… Я и думать о нем забыла! Он всегда девчонкам голову морочил… — Она на секунду запнулась, а потом выдавила бесцветным голосом: — Я просто была одной из них. Кто же знал, что все так выйдет…

 Он смотрел куда-то в сторону, губы плотно сжаты. Аккуратно высвободил руку и чуть отодвинулся. Ей показалось, что Андрей сейчас вскочит и убежит. Она еще вчера за обедом заметила, что он как-то странно себя ведет. Целый день просидел у отца в кабинете с книгой. Потом сразу же после ужина ушел спать, сославшись на головную боль. А сегодня Ланка сообщила, что ребята подрались. Баркову даже швы наложили на бровь. Поймав бывшую возлюбленную в коридоре на прошлой перемене, Медведев пламенно заверил ее, что ничего так не оставит и оторвет-таки молокососу голову. И по нехорошо блестящим глазам Олега Анечка поняла, что этот точно оторвет.

 — Ну, Андрюшка, ну прости меня, — в голосе зазвучали слезы, глаза увлажнились. — Я не знаю, как доказать тебе, что ты здесь ни причем. Ну, прости, пожалуйста…

 Андрей молчал. Но Анечка заметила, что пропали жесткие складки в уголках губ, брови хоть и насуплены, но лицо уже не так напряжено, как несколько минут назад. Глаза оттаяли. Она вновь взяла его за руку и, всхлипнув, прошептала:

 — Простишь?

 — Нет, — недовольно отозвался он. — Осадок все равно останется.

 В груди что-то больно заныло, затянуло, закрутило, словно кто-то с силой рвал самые светлые чувства, убивал самые заветные мечты. Губы задрожали. Анечка почувствовала, что сейчас разрыдается.