– Сама ты ширнувшаяся по жизни! У меня отца… арестовали… а потом убили в СИЗО. Я ездил туда к нему. Я ничего не успел сделать!

Зрачки Виктории расширились. Она остановилась посередине гостиной, прекратив убираться. Из её губ вырвался лишь один сухой вопрос.

– Что?

– Убили его! Убили!!! – закричал в исступлении Миша. – Убили! Убили!

Виктория опустила руки и медленно подошла к окну, оказавшись спиной к парню. Миша подумал, что она плачет и не хочет, чтобы он видел это. «Надо ж, а она, оказывается, сентиментальная…» – подумал он.

– Разве так можно? Я себе такое представить не мог… Как они могли… – с паузами тихо проговорил он, рассчитывая вызвать у собеседницы хоть какой-то процентик сопереживания. Однако ни эмпатии, ни сочувствия не последовало – Виктория долго не отвечала.

– Когда вы с отцом разговаривали в последний раз, он говорил что-либо, что тебе показалось подозрительным? – серьезным твердым голосом спросила она. Миша понял, что она не плакала, ну а если и плакала, то быстро смогла успокоиться и взять себя в руки.

– Вчера. Он уходил, сказал что-то про документы. Чтобы мы были осторожнее… Что скоро вернется... – лихорадочно вспоминал парень.

Девушка резко развернулась, обойдя диван, и угрожающе наклонилась над юношей.

– Вчера ты не мог с ним разговаривать! Ох, ты же спал двое суток подряд, как сурок.

– Двое суток?! – протянул Миша, – видимо, поэтому так голова болит. Стоп! Ты откуда знаешь, что он мог мне что-то говорить?

Девушка присела напротив Миши: ее лицо было очень мрачным, однако не печалью от неё веяло, а скорее глубокой задумчивостью.

– Где лежат эти документы?– допрашивала она, не отвечая на вопрос.

– Все документы в квартире у него в сейфе. Под твоей картиной, кстати. Они все равно уже не понадобятся… – грубо ответил Орлов. Ему не нравилось, когда с ним разговаривали в подчинительном тоне, но выбирать не приходилось.

– Пароль хоть знаешь? – с иронией спросила Виктория, чуть снизив голос.

– Естественно, – Миша гордо поднял голову и скрестил руки на груди. –

Только я не понимаю, ты хочешь сказать, что нам сейчас нужно ехать за этими сраными документами?

Виктория усмехнулась.

– Нет, конечно. Квартира оцеплена, к тому же тебя ищет полиция, естественно, они будут тебя там ждать. Или снова хочешь влипнуть куда-нибудь? Тогда ко мне в квартиру можешь не бежать! Я предупредила… Мы сейчас едем в штаб.

– Куда?! – парень вскочил с дивана. – Какой ещё, нахрен, штаб?

– Одевайся! – девушка, не отвечая, ушла в другую комнату. – И шапку надень какую-нибудь. Сейчас расскажешь мне всё,

Что поделать, Миша в ее доме, пришлось подчиниться.

– Ну а теперь, когда мы преспокойно едем, за нами никто не мчится, я все тебе рассказал, может быть, объяснишь – мне показалось, или ты темнишь чего-то? Чего ты сразу начала расспрашивать, что он мне говорил, и к этим документам прицепилась?

Он сидел рядом с Викторией, которая вела машину – синюю иномарку. Миша теперь мог спокойно рассмотреть её: среднего телосложения, чересчур бледная кожа, длинные пшеничные волосы, на голове – черный ободок с бантиком на боку. Она, оказывается, носила очки с черной пластиковой оправой. Носила Вика их не всегда, только когда вела машину или рисовала: сейчас её лицо было очень сосредоточенным, и не выражало никаких эмоций.

– Конечно. Это правда, что твой отец занимался не только бизнесом. Но американским шпионом он не был. Он работал архивариусом в штабе одной из партий.

– Что за партия? – подозрительно спросил Орлов. Ему казалось сомнительно, что обычного архивариуса могли вот всерьёз взять в оборот, аж с летальным исходом.

– Не волнуйся, – Виктория улыбнулась. – Это не секта, и мы не террористы. Я познакомилась с твоим отцом недавно, когда проходила практику. Он помог мне разобраться с некоторыми документами, мы разговорились. Позже он рассказал, что его жена – большой любитель искусства и предложил мне нарисовать на ее день рождения какую-нибудь картину…

Миша саркастично ухмыльнулся: он помнил, какая воодушевленная была его мама, рассматривая произведение искусства.

– Всё это очень мило, но мне не это интересно. Так ты – партийная… Я понимаю, что возраст у девушек спрашивать не прилично, но я просто в замешательстве. Ты не мала ещё?

– Мне девятнадцать, но в этом году исполнится двадцать.

– Разве можно в таком возрасте в партию вступать? – скептично поднял брови Орлов.

– Можно, конечно. Я совершеннолетняя. Я вступила в СДСПР сразу же, как мне исполнилось восемнадцать. Или ты о том, мальчик, что в этом возрасте нужно пьянствовать и прожигать жизнь? Вот, это ты с успехом и делал, а теперь спрашиваешь у меня, за что убили твоего отца… Вылезай, приехали.