На обложке было изображено фото памятника: возвышенный уступ в виде скамейки, на котором в вразвалочку сидел мужчина. Ниже подпись: «Памятник Ф.Э. Дзержинскому. Орёл».

Миша прищурил глаза: «Ф. Дзержинский? Писатель какой-то, что ли?» Но, во всяком случае, он ликовал, ведь наверняка девчонка будет искать календарь, раз носит его в кармане.

В течение обратной дороги он то и дело взглядывал на календарь, зачем-то пытаясь разглядеть замазанный год, меж тем в голове продолжало носиться возмущённое:

«Ты посмотри, как у некоторых самомнение шкалит… Старше она… авторитет… Её уважение ещё заслужить надо… Ага, прямо щас и начал, только головой ушибусь посильнее… Да кому ты нужна, чмо унылое…»

От размышлений парня оторвал телефонный звонок. Миша вытащил айфон, меньше всего он хотел сейчас с кем-то разговаривать. Звонил Сергей.

– Да, Серж, – буркнул Миша, всё ещё во власти кипящего внутри раздражения. – Извини, это я не на тебя, просто тут одна…

Однако Сергей перебил брата, в первый раз за всю свою жизнь.

– Миш, отца арестовали…

Михаил оцепенел: все девчонки мира, нормальные и долбанутые, тут же вылетели у него из головы.

– Как арестовали? Когда?! За что? Я же видел его утром… Я сейчас приду!

– Миша, не по телефону, некогда болтать! Я тебя проинструктирую, как с матерью говорить, а теперь жми к памятному для нашей семьи месту. Я буду ждать тебя там.

====== Глава 6. По дороге к переменам ======

Российская империя. Поезд «Ачинск – Петроград». Февраль 1917 г.

Преодолев уже немалое расстояние, скорый поезд мчался в Петроград. Время для Кобы уже не имело значения: обыденной жизни конец, проклятого Ачинска уже не видать. Жизнь станет другой. Только Коба уже не мчался к Вождю, сломя от фанатичной преданности голову, он был хладнокровен, сдержан и терпелив. «Сердце выключилось и заработал мозг» – иными словами говоря.

Джугашвили сидел у окна, смотрел на проносящиеся мимо леса, и вдаль, на горизонт, откуда был виден рассвет – рассвет нового времени. Февральская революция, как прозовут этот бунт на скрижалях истории. И что же, теперь новое правительство стало всеобщим благодетелем? Коба очень сомневался, что при Львове и Керенском жить станет веселее, ибо несмотря на то, что они представляли социалистические партии – меньшевиков и эсеров, дух их был исключительно буржуазным.

«Ну что ж, – думал Коба, прислонившись щекой к холодному, заледенелому стеклу, – мы испытываем внутренний подъём, мы ждём перемен… Посмотрим, какие они будут. Почему мне кажется, что кроме громких разговоров и возни, не будет ничего? Даже в Петрограде, каковы бы ни были наши надежды… Пока капитал поколеблен, но не низвержен, он будет отстаивать свои позиции. А мы, в своём восторге, проморгаем, как они спустят всё на тормозах… Может, это мой пессимизм, как говорит Каменев…»

– …Грузин решает обрадовать сына подарком: “Смотри, Гиви, какой умный машин! Суешь сюда живой баран, жмешь на кнопка – тырк-фырк, бух-бах и из другой дырка палка колбасы выползает». Отъевшийся сынок пожимает плечами. “Падумаешь! Ти мне лучше другой машин дай. Чтобы суешь в дырка палка колбасы и тырк-мырк, чляп-шляп и живой барашек виползал!

Отец хмурится. “Я знаю такой машина, Гиви. Это твоя МАМА!”

В вагоне после анекдота одного из амнистированных раздается грохочущий хохот, который прерывает философствования Джугашвили. Все сибирские ссыльные во главе с Левой смеялись, некоторые бросали косые взгляды на Кобу, который не то, чтобы не улыбнулся, а даже нахмурился. Хоть у него есть приподнятое настроение, расположения смеяться – не было.

– Ты часом не охренел? – жестко произнёс он, вставая с места. Смех разом прекратился, ибо Коба выглядел очень озлобленным и угрожающим.

– А что тут такого, старина? – улыбнулся ссыльный, весело переглядываясь с товарищами. Коба рукой схватил обидчика за ворот шинели и одним рывком на себя поднял на ноги.

– Стой, когда с тобой разговаривают, – прошипел Джугашвили, скалясь. – Про свою маму не хочешь рассказать?

Поняв, что друг может начать драку, Каменев вскочил и попытался их разнять.

– Коба, брось. Это всего лишь шутка! Кому, как не тебе близка эта тема? – весело толкнул товарища Лева, но Коба даже не развернулся. – Прошу тебя, не горячись, в стране такой праздник, а ты так обидчиво всё воспринимаешь.

– Да-да, послушай-ка своего приятеля, генацвале, – энергично закивал ссыльный, отгораживая лицо руками.

Джугашвили едва ли повернул голову ко Льву и ледяным голосом процедил:

– А если б про евреев рассказывали? Или у вас что, больше не было других анекдотов в запасе?

Лев прищурил глаза. Он прекрасно понимал, что не национальная принадлежность анекдота задевает Кобу, а нечто другое. Каменев одним своим укоряющим взглядом дал понять товарищу, чтобы тот отпустил человека, и чтобы впредь он так не делал.