Ночь с 16 на 17 июля 1918 г. Екатеринбург. РСФСР. Дом Н. Ипатьева.

В подвал серого особняка глубокой, непроглядной ночью несколько сотрудников тайной комиссии по очереди ввели одиннадцать людей. Первым в тёмное, покрытое мраком помещение, которое освещала лишь тусклая лампа над потолком, по лестнице вошёл мужчина средних лет в тёмно-зелёной гражданской форме – он нёс на своих руках ребёнка – мальчика, ослабшего от непреодолимой болезни. Следом за ним вошла женщина – жена, пять молодых девушек, пожилой врач, повар и лакей.

– Зачем нас привели сюда? – спросила женщина с немецким акцентом, во все глаза смотря на чекиста.

– В городе неспокойно, Александра Фёдоровна, – холодно ответил он. – Через несколько минут вас вывезут, а пока, для вашей безопасности, вам нужно находиться здесь.

Женщина тревожно переглянулась с мужем и потянула чекиста за рукав.

– Как вас...

– Юровский моя фамилия.

– Госпо... товарищ Юровский, вы можете принести стулья? Здесь совсем нет мебели.

Чекист распорядился, но принесла только два стула – для неё я для ребёнка и поставили у восточной стороны комнаты. Юровский, будучи профессиональным фотографом, вежливо и деловито попросил людей подойти к этой стене и начал регулировать их – кому левее, кому в первый ряд, кому во второй.

– Николай Александрович, вас в центр, пожалуйста. Анастасия Николаевна, ближе к сёстрам, будьте любезны...

Когда Юровского удовлетворила расстановка, он кивнул чекистам, чтобы все, кто находился на лестнице вошли. Девушки с опаской смотрели на людей в форме – их волосы были острижены и все они походили на бледных, истощённых мальчиков. Ребёнок, сидевший на стуле, удивился красивому, блестящему на бескозырках чекистах знаках – пятиконечной звезде.

– Николай Александрович, – сказал Юровский холодным, как лёд, голосом. – Ваши родственники и друзья старались Вас спасти, но этого им не пришлось. Совет народных комиссаров вынес постановление о ликвидации. И мы принуждены Вас сами расстрелять.

– Так нас никуда не повезут?.. – сухим, напуганным голосом пролепетал он, но не успел договорить. Юровский вынул из кармана револьвер и в упор выстрелил в бывшего императора. Мгновение спустя началась бешеная пальба. Свист пуль и лающие звуки взрывов патронов заглушили истеричные крики их жертв. Комнату заволокло дымом, летела крошка известки, снаряды рикошетили, грозя задеть “своих”. Юровкий дал команду прекратить огонь.

Многие ещё были живы. Наследник всё ещё сидел на стуле. Он почему-то не падал и оставался ещё живым, несмотря на то, что струйки алой крови сочились из его тела. Впритруть начали стрелять ему в голову и грудь, наконец и он свалился со стула. В его остекленевших, больших глазах горела пентаграмма... Второй на настил стали класть Ольгу – одну из дочерей бывшего императора, но она оказалась живой.

– Прошу, не надо!!! – закричала она и закрыла лицо руками; из глаз брызнули слёзы.

Чекист по фамилии Ермаков усмехнулся и свистнул охраннику, стоящему в стороне.

– Докончи живых! – кинул он ему, но бледный, шокированный чекист отказался. Ермаков пожал плечами и выстрелил в Ольгу. Кроме того живыми оказалась Анастасия, которая упала на спину и притворилась убитой и девушка – Демидова, которая находилась в служанках при царской семье. Это был самый ужасный момент их смерти. Все они долго не умирали, кричали, стонали, передёргивались из-за бриллиантовых корсетов, что долго защищали их, словно броня. Замеченную младшую царскую дочь Ермаков убил выстрелом в грудь. А Демидова, закрывшаяся при расстреле подушкой, закричала:

– Слава Богу! Меня Бог спас! – в грудь фрельны вонзили раскалённый штык американской винтовки “Винчестер”. Штык вроде кинжала, но тупой и тело не пронзал, а девушка ухватилась обеими руками за штык и истошно закричала. Её добили прикладами ружей.

Кровь лилась рекой. Бардовая, липкая жидкость растеклась на весь пол, так, что запачкала сапоги чекистов. Когда уже никто не кричал, и в комнате поселилась тишина, люди в шинелях принялись за работу: в дальний угол они в кучу свалили тела Боткина, Демидовой и камердинера – нужно было избавиться от трупов прислуги и простолюдин, чтобы они никак им не помешали. С трупами членов Романовых они поступили иначе: Александру Фёдоровну, Ольгу, Татьяну и Марию они оставили лежать на тех местах, где они и были убиты, а бывшего императора, наследника и младшую дочь перетащили в центр комнаты. На венах мальчика был сделан надрез, видимо, для того, чтобы собрать чистой крови, то же самое проделали с царём и великой княжной. Кровь заструилась таким пульсирующим фонтаном, что залила стены, но убийцы направили струю так, чтобы она наполняла медный сосуд. Вскоре синие, обескровленные тела подались назад от отсутствия на их тела давления. Изуверы переглянулись – кому-то их них стало плохо: из рук выпал нож, тошнота сковала движения, а гримаса ужаса некоторых не сходила с лиц. Они молчали, страшась постигнуть той же участи.

Юровский педантично разлил тягучую жидкость по бокалам, которые принёс из царских покоев.

– Они им больше не понадобятся, – сказал он, передавая бокалы всем, кто находился в комнате. Как ни ужаснуться, увидев, как пениться от адовой жары густая кровь, оставляя на гранях чистейшего хрусталя свой чёрный след.

– Пейте! – раздался звонкий призыв, и, внимая лидеру, изуверы поспешили опустошить свои бокалы. Однако приказ был растягивать этот момент, который считался апофеозом сего действа. Солоноватый, словно дурной рассол, но с пикантным послевкусием походил на красное вино, только вкус был более благородным и тягучим. Осознание, что выпивают они чью-то плоть не вызывало отвращение, зная, чью вкушают кровь. Только запах был непереносимо отвратительным. Мёртвые тела, кто бы что ни говорил, пахнут ужасно, тошнота и дрожь являются завсегдатаями спутниками этого ощущения и лицезрения. Зловоние преграждало путь дыханию, и находиться в этом подвале не представлялось возможным.

На стене подвала была оставлена надпись чёрным углём – фрагмент из стихотворения Генриха Гейне:

«Belsatzar ward in selbiger Nacht

Von seinen knechten ungeracht»

После совершения ритуала тела царской семьи и прислуги были погружены на грузовики и отвезены в урочище Ганиной Ямф. Юровский отдал приказ расчленить трупы и сжечь их в священном, синодском огне. То, как пылал тот костёр, увидели даже белые офицеры, стоявшие на границах. Пепел разлетался по всей окрестности, а дым стрелой взлетал в небо. Сожжённые в одном пламени великие наследные монахи и их прислуга в конце своего существования были поражены одной участью, единой смертью, обращены в единый чёрный прах. И горел тот огонь, покуда солнце нового дня не озарило землю, встречая кровавый рассвет.