– Объясните, наконец, – в голосе Троцкого слышалось неконтролируемое возмущение, однако нарком манёвренно снизил тон так, чтобы вопрос звучал как можно беспристрастнее. – По какому праву, ну и делу, само собой, вы затащили меня сюда? Между прочим, праздник вот-вот начнётся, и будет ужасно неловко, если я пропущу свой выход и собственную речь...

– Это важнее! – Дзержинский прервал его, подняв руку, что означило немедленно замолчать. Троцкий хотел возразить, но, почувствовав угрожающие порывы со стороны чекиста, смирился и опустил голову, пока последний не закончил осмотр местности. – Прошу меня извинить. Было необходимо уединиться, – закончил он, повернув голову к собеседнику. – Даже у стен есть уши.

– Славно, уже используете шпионские словечки, – сардонически проворчал нарком, скрестив руки на груди, – так может быть теперь соизволите объяснить важность сего тет-а-тета?

– Само собой, только прекратите кривляться, – скучающим тоном протянул чекист. Троцкий нахмурился и замялся: он бросался сарказмом не просто в силу особенности своего характера – Лев знал, о чём чекист собирается поговорить с ним; более того – нарком болезненно переживал осенью, понимая, что разговора этого ему не избежать. – Вы наверняка знаете, Лев Давидович, что я давно желаю с вами поговорить и именно с глазу на глаз. Будет ли это для вас новостью или нет – мне всё равно, однако вы никуда не пойдёте, пока не ответите мне в полной мере. Вам ясно?

– Это допрос? – жёстко спросил Троцкий, глядя исподлобья на Дзержинского. Чекист презрительно ухмыльнулся краем губ, ожидая подобную смену реакции у этой личности.

– Это вопрос, – ответил он. – Так как я – председатель ВЧК, то просто обязан работать над раскрытием заговоров контрреволюции и саботажников. Пока что вы мне интересны, как свидетель...

– Вы в чём-то меня обвиняете, Феликс Эдмундович?! – повысил голос нарком, гневно сверкнув глазами.

– Я же сказал, – презрительно процедил Дзержинский сквозь зубы, – что только как свидетель. Буду откровенен с вами: у меня есть определённые подозрения, но пока я не выясню вашу роль в этих обстоятельствах, я не имею права вам об этом сказать.

– Так что же вы хотите, чёрт возьми?! – воскликнул Троцкий, теряя терпение. Чекист вытянулся по старой привычке – когда ему бросали вызов. Тянуть более было невозможно, и он понял, что момент для прямого и жесткого диалога с подозреваемым настал. “Лампы загорелись, наручники сняты.”

– Вы имели отношение к организации заговора эсеров об убийстве немецкого посла Мирбаха? – нажал Дзержинский. – И имели ли вы отношение к заговору против большевистской фракции 6-ого июля?!

Наступило мгновение недолгой тишины, когда ветви темно-синих елей едва-едва покачивались на ветру.

– Что?! – вспыхнул наркомвоенмор. Он задыхался так, будто чекист плеснул ему в лицо холодной водой. Те подозрения, которыми бросил в него Дзержинский, были соразмерны гигантскому плевку и оскорблением в сторону Троцкого. Последний даже глухо зашипел: у него участилось дыхание, и даже размахивать руками, не имея сил возразить и сформулировать своё возмущение. – Я?! Чтобы я – против собственной партии? Дзержинский, вы точно потеряли голову...

– У меня есть основания так предполагать, – быстро перебил его председатель ВЧК, обходя Троцкого вокруг, дабы остановить, если тот решит сбежать. Однако нарком продолжал гордо стоять на месте, словно бронзовый обелиск, готовый смело отстаивать свою честь. В глазах его читалось: “клевета”, а в мыслях: “проговорился Александрович...”

– Это даже не логично, – насмешливо парировал он. – Не для того я ровно год назад сделал Октябрь и не для того попасть в силки Керенского. А по вашей версии, я привёл РКП(б) к власти, чтобы через полгода низложить партию посредством убийства Мирбаха?

– Всё было направлено на то, чтобы разорвать “Брест”, – вкрадчиво заметил Дзержинский, – и ликвидировать тех, кто отошёл от дел ордена.

– Умоляю вас, за что? – спросил Троцкий, чуть искривив губы. – Неужели вы забыли, как я убеждал вас, товарищ Дзержинский, не голосовать против мира?! Идет 1918 год, сложный в жизни нового государства. Наше правительство не признает ни одна страна, поэтому о заключении мирного соглашения не могло идти и речи. Оставалось одно – воевать и с оружием в руках отстаивать независимость России. Записку помните?

– И после вы же меня подставили, обвинив в измене и в приказе убить посла! – вновь оборвал его “Железный Феликс” громко и жёстко. Нарком умолк, щёки его запылали. – Владимир Ильич долго подозревал меня, бросал косые взгляды, не верил, хотя я не был ни в чём замешан! Я предан ему, вы знаете, что я готов отдать жизнь за этого человека, а он обвинил меня в подобной подлости!..

– Вот видите, – сдавленно вздохнул Троцкий и отвел глаза в сторону, как будто он сказал что-то неприличное, – значит вы понимаете меня, ибо вы чувствуете то же, что и я.

– В каком смысле? – взволнованно спросил Дзержинский, обратив тревожный взор на наркома: чекист был обескуражен такими словами и боялся, что не верно понял его.

– Я с вашей жизнью олицетворяю себя, – Лев поднял к нему глаза, полные отчаяния, и театральным жестом приложил свою руку к сердцу. – Вы с тем, конечно, не согласитесь, по причине того, что считаете существование ваше в корне противоположно моему. Не в этом резон вы находите, хоть и ум ваш достаточно остёр. Я также стал жертвой заговора, невольно в него впутавшись. Знаете почему? Вряд ли вы мне поверите, но то следующее, что я вам скажу, является абсолютной истиной. И не по своему желанию пришлось мне ускользать от правды полгода назад. Со мной могла случиться беда во сто крат хуже, чем с Владимиром Ильичом.