Сидя за небольшим письменным столом, Михаил забыл обо всех бумагах и на протяжении нескольких минут неотрывно глядел перед собой. На медной круглой ручке горизонтального книжного шкафа над головой парня на длинной серебряной цепочке медленно раскачивалось «Сердце революции». Солнце, приближаясь к закату, заглядывало в окно, и медальон игриво отражал мягкий свет, сверкая рубиновыми переливами. Золотые серп и молот бойко светились, излучая сияние, подобно солнечному. Только угольные буковки «РСФСР» сложно было различить в этом завораживающем блеске света и тени.

Орлов не мог не признать: это было поистине красивое, старое украшение, проделанное со вкусом тонким, ювелирным трудом. Финская работа – этого Миша забыть не мог. И вновь странные чувства начали просыпаться внутри его души, нашёптывая молодому человеку о том, что всё вечно, и время – это только переход из одного состояния в другое, и в мире с самых древних пор ничего коренным образом не изменилось. Осознание того, что эта вещь когда-то принадлежала совершенно другому человеку, действовавшем и думающем при иных обстоятельствах, не наступало. Для Орлова Троцкий, действительно, оставался чем-то далёким, канувшим в лету, однако Михаил видел подобные проявления и в современных людях. Проявления точно таких же ситуаций, в том числе. Орлов много не мог объяснить, но абсолютно точно был уверен в одном: ни Троцкий, ни кто-либо другой не хотели бы повторения тех же событий, которые они гордо прошли с поднятым алым флагом.

Лев Троцкий тоже был человеком. И он тоже верил в лучшее. По крайней мере, для себя. Да и какой смысл лукавить: все и во все времена надеялись на светлое будущее для себя – что в Новый год, что в Новый век… И у него была, несмотря на глубокие коммунистические убеждения, привязанность к вещам. К чему-то очень личному, служившее неким символом или заветом. За этот год изучения материалов для Миши образом истории личности стал даже не Коба, с которого он начал, а именно Троцкий. Потому что до восприятия Кобы Орлов не до конца повзрослел, а Лейба Бронштейн был идеальной кандидатурой для того, чтобы стать образом типичной исторической личности. Даже не Пётр I и Иван IV Грозный, ибо этим людям досталась власть по наследству и те не заслуживали её, чтобы стать Великими историческими личностями. С царями и императорами всё было более чем понятно.

– Бронштейну бы это не понравилось.

От внезапного появления Дементьевой парень вздрогнул, стараясь создать имитацию того, что что-то делает и одновременно толково ответить на её комментарий.

– Что его медальон на шкафу висит? – спросил он, наугад взяв в руки один из файлов. – Думаешь, его призрак придёт за нашими душами?

Виктория смерила Орлова скептическим взглядом, не оценив юмор. Она остановилась позади сидящего парня, упираясь ладонями в спинку стула и всматриваясь в тот документ, который по воле случая оказался в руках у Миши.

– НОППР не отвечает на наше желание к дебатам, а правительство проигнорировало импичмент. Прошёл уже практически месяц после того, как мы взяли «Останкино», а никакой реакции нет: всё хуже и хуже. Президент не может объявить о всеобщей мобилизации, все они сидят в Кремле, как в бункере. Я клоню к тому, что Октябрьская революция произошла всего за три дня.

– Тогда не было телесвязи и не было таких технологий, – пожал плечами Михаил. – Да и Заславский не Ленин…

– …И я не Бронштейн, – подавлено закончила Виктория, опуская ресницы.

Орлов вдруг ясно понял и осознал то, что уже давно крутилось у него на уме и на языке. Он снова, но пристальнее посмотрел на «Сердце революции».

– Ты хочешь стать Бронштейном? – спросил он. – А не проще ли быть собой?

Дементьева очень смутилась от этих слов: даже алый румянец зарделся на её щеках, но она ничего на это не ответила.

– Я смотрю, у тебя в руках отчёт о повестке дня. Ты уже читал о Восьмом съезде РКП(б)?

– Только хотел, – процедил сквозь зубы Михаил, поняв, что уколол её своим вопросом. – Ты пришла и прервала моё тщательное изучение…

– И не читай! – вдруг воскликнула девушка, вырывая из рук Орлова файл и заменяя его другим. Перед лицом Орлова оказалась биография Якова Свердлова.

– А он тут причём? – тоскливо задал вопрос молодой человек, равнодушно глядя на чёрно-белую фотографию этого деятеля. – Предопределяет ход каких-то событий?

Вновь проигнорировав вопрос, Виктория резким движением сорвала цепочку с ручки и быстро сцепила на своей шее. Орлов обернулся через плечо, ибо движение её запястья было слегка неожиданным: на прямом носу девушки были надеты очки, волосы собраны в странную причёску, напоминающий гриву, а на груди с медальоном никаких сомнений у Миши не осталось – человек морально готовился к свержению власти. Только зачем-то загружает неофициального протеже непонятными вещами, типа истории. Видимо, для того, чтобы успокоить себя.

– Я читал о Колчаке, – сказал Миша и тяжело вздохнул. Не хотелось ему, чтобы такое временное затишье нарушилось в спорах, о Верховном правителе. К тому же если вдруг Виктории приспичит посмотреть на справку о белом адмирале, то не нашла бы её, ибо листок сгрыз случайно выпущенный из клетки Шелдон. – Но… я хотел другое спросить…

– Не о прошлом, не так ли?

Орлов кивнул. Казалось, что на тему нынешней ситуации было наложено строгое табу, по крайней мере, для парня. Никто не обсуждал с ним политику, потому что семнадцатилетний подросток был ещё слишком молод для этого, всё равно не до конца осознавая, что происходило вокруг. Дементьева вовсе переменилась: Миша стал замечать за ней изменения ещё с лета – она стала не так разговорчива, замкнута, погружённая в сугубо революционные дела. Её повседневность оставалась для Орлова загадкой, как и дни иных, старших членов «Левой оппозиции». Ведь даже в штурме «Останкино» ему не позволили принять участие, хотя он был младше Виктории только на три года.