Но зато с Киприаном состоялась довольно значимая беседа. Высший иерарх русской православной церкви принял Дорифора тепло, как старинный друг, угостил вином и сказал участливо:

— Зря ты это затеял, Феофан. Время дорого. Впереди у тебя столько дел: надо поновлять Архангельский собор — расширять, надстраивать, а затем расписывать. После — приниматься за Благовещенский. Справишься, осилишь?

Грек ответил скромно:

— Коли Бог даст.

— Бог-то даст, коли сам сему поспособствуешь. Не разбрасывайся попусту. Сколоти дружную артель. Ваших с Симеоном потуг, я боюсь, не хватит.

— Приглашу ещё Прохора с Городца. Очень ловкий мастер!

— Пригласи, конечно. Но имею я и ещё одного иконника на примете. Вот взгляни, — и святитель вынул из сундучка небольшой складень, протянул художнику. Тот раскрыл и вздрогнул — ничего подобного до сих пор ему видеть не приходилось — по изяществу, мастерству, вдохновенности исполнения фигур. В центре находились изображения Девы Марии с Младенцем, Троицы и двенадцати апостолов, рядом с которыми пламенели алые Серафимы. Сверху — лик Иисуса Христа. В четырёх углах — евангелисты. По бокам — первосвятитель Алексий и Никола Угодник. А внизу — византийский император Константин с императрицей Еленой. В правой и левой частях располагались тоже традиционные для иконописи сюжеты — Благовест и Крещение, смерть на кресте, Воскресение и Успение Богородицы. А внизу стояли православные святые и усопшие митрополиты. В каждый образ было привнесено что-то новое, глубоко прочувствованное и понятое.

— Что, достойно? — растянул губы Киприан.

— Превосходно, — обратил к нему лицо Дорифор. — Кто сей мастер? Это явно русский, не боящийся привносить что-то от себя в незыблемые каноны...

— Русский, угадал. Инок Троицкой обители и воспитанник Сергия...

— Погоди, погоди! — вспомнил Софиан. — У меня ж его ладанка хранится. Верно, верно! Вижу ту же самую руку. Как его?.. Андрейка?..

— Правильно: Андрей по прозванию Рублёв.

— Мы же с ним знакомы! Был тогда отроком безусым. Рисовал тепло, но робко. А теперь — надо же, как вырос! Непременно хочу с ним потолковать.

— Не удастся, — не без некоторой издёвки произнёс митрополит.

— Не удастся? Отчего?

— Ты же уезжаешь...

— Ах, ну да, я совсем запамятовал... — Живописец поник. — Завтра на рассвете.

— Или не поедешь?

Грек мотнул головой упрямо:

— Должен, должен ехать. Но в лепёшку разобьюсь, а вернусь. Слово чести. Так благослови же, владыка.

Погрузневший в последние годы и от этого окончательно обрюзгший болгарин посмотрел на иконописца сочувственно:

— Сколько лет мы с тобой в приятелях, Феофан, а никак не могу привыкнуть к твоему неуёмному нраву. Вроде бы пора сделаться спокойнее. Да куда там! Всё стрекочешь и прыгаешь, как кузнечик. Ладно, коль решил — поезжай. Да хранит тебя Господь в дальней стороне. Возвращайся с Богом, — и перекрестил его от души.

Следующим утром вместе со слугой Севастьяном, кучером Гаврилой и тремя кметями-охранниками, снаряженными по указу Евдокии Дмитриевны, Дорифор поскакал на юг.

Поначалу у Грека путешествие складывалось неплохо: и погоды стояли ясные, и возки благополучно миновали заставы степняков (помогла охранная грамота, выданная князем), и литовцы на низовьях Днепра брали плату за проезд не грабительскую, сносную. Но едва пересекли Перекопский перешеек и пошли петлять по горным дорогам Крыма, как попали в лапы воинов из числа крымских готов.

Готы жили здесь испокон века и давным-давно, ещё при хазарах, потеряли власть над Таврическим полуостровом. Но не растворились среди захватчиков, сохраняли обособленность и христианскую веру, то и дело воюя за независимость — то с ордынцами, то с итальянцами, то с русскими. Княжество их называлось Феодоро, главный город — Дорас — представлял собой множество пещер, вырытых в горе Мангуп [28] , а верховный князь звался Алексей. Именно его люди и напали на москвичей. Трое кметей-охранников попытались было отбиться, но противников оказалось больше, и московские дружинники, посражавшись недолго, головы сложили ни за что ни про что. Готы избили кучера Гаврилу, а художника со слугой обещали не трогать, если те сами отдадут все свои сокровища.

— Да какие сокровища, господа! — удивлённо произнёс Феофан по-гречески. — Я иконник, богомаз, еду к детям в Сурож. Всё моё имущество — в этом сундуке. И ещё в кошельке — полтора рубля.

— Да, негусто, — согласился главарь налётчиков, отвечая с акцентом. — Ну, а в Суроже — кто твои дети будут? Видимо, купцы?

— Нет, какое там! Зять Данила — тоже богомаз, а моя дочка и его, стало быть, супруга, при нём. И при внуке. Проживают у купца Некомата. Может, слышали про такого?

Атаман оживился:

— Ах, у Некомата? Ты знаком с Некоматом?

— Разумеется, коли был я на свадьбе у его единственной дочери посажёным отцом!

Гот воскликнул, обращаясь к сообщникам:

— Мы теперь богаты, друзья, сказочно богаты! Некомат заплатит за друга-грека крупный выкуп! Надо известить князя.

И сообщники поддержали:

— К Алексею его! К Алексею!

Дорифор попробовал остудить их пыл:

— Ох, надеяться рано, господа: Некомат может не пойти на ваши условия.