Шрифт:
Он поднялся в келью, тихо постучал. Хорошо знакомый голос проговорил:
— Кто там? Заходите.
Дорифор вошёл. Около оконца сидела совершенно седая старушка, высохшая, грустная. И смотрела на него тусклыми глазами.
— Здравствуй, душенька, — произнёс художник.
Вся затрепетав, женщина приподнялась:
— Боже! Феофан! Ты ли это?
Он ответил чинно:
— Нет, ошиблась. Пред тобою инок Александр...
— Ах, вот так? Ну, неважно, неважно. Дело ведь не в имени. Господи Иисусе! Как я рада снова быть с тобою.
— Я, Лукерьюшка, тоже рад вельми...
После этой встречи часто посещали кладбище и сидели у могилки Григория. Даже Едигей их не разлучил — захватив город, он пожёг Кремль, многие дома, но монастыри не разрушил.
Сидя у могилы, разговаривали о вере, о предназначении человека и о высшей любви — к Богу, к ближнему своему, к братьям и сёстрам во Христе.
— Да неужто тебя не тянет краски и кисти взять, что-то написать, как раньше? — удивлялась она.
Сгорбленный монах кротко отвечал:
— Да Господь с тобою, голубушка: я и не умею совсем.
— Что ты говоришь? Ты зело великий иконописец земли русской. Столько сотворил несравненных ликов!
Он мотал головой упрямо:
— Ошибаешься, милая. Это Феофан, а не я. Написал «Апокалипсис» и умер. Ибо отдал себя всего без остатка, до последней капли душевных сил. С этим жить нельзя, с «Апокалипсисом» в сердце и пред очами. Не давал покоя Антихрист... Вот и нет больше Феофана, вспыхнул и сгорел в одночасье. Улетел вслед за Машей и Николенькой приснопамятным. Вслед за Гришенькой и Летицией... Пусть покоятся все пятеро с миром. Пожил Грек неплохо: много расписал храмов и оставил много учеников. Это главное. На Руси оживил иконописное дело. И теперь оно без него расцветёт, упрочится. Ну а то, что был Феофан превеликий грешник — ничего уже поправить нельзя. Я вот помолюсь за него. И за всех его близких...
Но Лукерья не отставала:
— Хорошо, ты не Феофан. А на чьей могилке сейчас находимся?
— Бедного Гришатки.
— Чей он сын — Феофана или твой? Если Феофана, почему ты приходишь сюда каждую седьмицу?
Тот бубунил упорно:
— Феофана, Феофана, у меня нет детей, аз есмь чернец Александр... Прихожу лишь по долгу памяти. Ибо дал обет приходить.
Женщина вздыхала:
— Ну, считай как хочешь. Мне ты всякий люб. Я мечтала о нашей чистой любви и желала умереть рядом. И Господь услышал мои молитвы.
— Мы уже больше не расстанемся. До последнего вздоха.
Так они сидели, старые, согбенные, и не отпускали ладони друг друга. И осенние листья падали с деревьев, осеняя их ангельский союз...
3.
Весь конец XIV века турки продолжали поглощать Византию. Год от года захватывали новые провинции — Македонию, Болгарию. Пала Фессалоника. Наконец, в 1394 году султан Баязид осадил Константинополь. Город защищался отважно и сумел продержаться целых восемь лет — только потому, что продукты ему привозили по морю, а у турок не было флота. Грекам на помощь двинулся венгерский король Сигизмунд, но в жестокой схватке у Никополя христиане были разбиты; десять тысяч попали в плен к мусульманам и погибли (все, кроме знати). Помогали императору и французы, и русские (князь Василий Дмитриевич присылал деньги), но сломить турок не удавалось.
Снял осаду (косвенно) всё тот же Тамерлан — 28 июля 1402 года он разбил Баязида в битве при Анкаре, разгромил его армию, а пленённого султана привезли победителю, словно дикого зверя, в клетке из железа.
Так столица Византии получила короткую передышку. Только всё равно великой империи уже не было. Город оставался в руинах. Император ютился в маленьком Влахернском дворце... Силы иссякали...
Нового турецкого нападения главный город Восточной Римской империи пережить уже не сумел. 29 мая 1453 года триумфатор — Мурад II, унаследовавший титул султана от Баязида, — въехал в Царьград. Правившего в то время императора Константина Палеолога (внука Иоанна V) чудом опознали в куче обезображенных трупов лишь по двум небольшим золотым двуглавым орлам на пурпурных сапожках. А султан приказал отрезать ему голову и показывать на ипподроме для устрашения населения. Впрочем, тело монарха он похоронил с надлежащими церемониями на площади Вефа...
Так окончилась история Византии.
Выпавшее знамя с двуглавым орлом подхватила Русь.
Внук Василия Дмитриевича — Иван III — обвенчался 12 ноября 1472 года с Зоей (Софьей) Палеолог, доводившейся племянницей императору Константину. Вместе с ней двуглавый орёл, династический знак Палеологов, сделался гербом Московского государства. А Москву стали называть Третьим Римом.
К этому времени о монголо-татарах не было уже и помина.
Едигей, изгнанный врагами из Сарая-Берке, а затем из Хорезма, оказался в Крыму, создал там своё ханство и пытался расширить его, набегая на Киев и мечтая о возврате своих владений. Но погиб от руки младшего сына Тохтамыша...
Сыновья Тохтамыша, возвратившись в Сарай, были в дружбе с Василием Дмитриевичем и не разоряли северного соседа. Словом, Русь набирала силу, постепенно превращаясь в единое государство, независимое, мощное.
Феофану Греку посчастливилось быть свидетелем и частичкой этой эпохи — угасания Византии и начала возрождения нашей земли. Он привнёс в русскую иконопись новый дух и поставил её вровень с шедеврами европейского Ренессанса. Ведь недаром Феофана называют русским Микеланджело, а Рублёва — русским Рафаэлем!