Феофан появился в Галате через несколько дней после возвращения Иоанна V и хотел повидать Летицию, но ему ответили, что она никого не принимает.

— Вы скажите, это Дорифор, мы уговорились заранее.

Мажордом величественно ушёл, затем вернулся и повторил:

— Синьорина Гаттилузи не изволит ни с кем встречаться.

— Уж не заболела ли?

— Не уполномочен свидетельствовать.

— Может быть, в дурном расположении духа?

— Да, скорее всего.

— А когда вы ей доложили обо мне, что произнесла? Это очень важно.

Тот взглянул не без удивления:

— Ничего не произнесла.

— Ничего? Глупости какие-то. Как же вы узнали, что меня не желает видеть, если она молчала?

— Очень просто: дёрнула плечом и взмахнула ручкой — дескать, прочь поди; было ясно велено: никого не впускать.

Совершенно обескураженный, Софиан продолжал стоять на ступеньках парадной лестницы, как внезапно появился дон Франческо в окружении своей свиты и направился к выходу. Увидав художника, консул возбуждённо воскликнул:

— О, дружище, где вы пропадаете? Мы тут отмечаем викторию, а один из главных её виновников к нам не кажет носа! Как дела, милейший? Почему не вижу радости на вашем лице?

Юноша, с трудом подбирая слова, объяснил:

— Я хотел выразить почтение синьорине Гаттилузи, но она отказала мне в аудиенции.

— Ах, не думайте про неё дурное. Настроение женщин крайне изменчиво. От таких пустяков зависит... И к тому же — будущая свадьба. Очень её заботит.

— Свадьба? — покачнувшись, прошептал живописец. — Значит, всё-таки будет свадьба?

— Разумеется — как не быть? Пьеро Барди первым проник в логово самозванца, он герой, а герои должны быть вознаграждены по достоинству. Я ведь обещал Марко Барди, что отдам Летицию за его наследника, если победим. И теперь обязан это слово сдержать.

Сам не зная, что говорит, молодой человек ответил:

— Но она же его не любит...

Итальянец расхохотался:

— Полно, Софиан, что вы, право, как наивный ребёнок! «Любит, не любит»! Брак и веления сердца — совершенно разные вещи. Брак подобен деловому контракту. Выгодная сделка. С трезвым, здравым расчётом — ничего более. А сердечная склонность — та сама по себе, может быть и в браке, и помимо него, даже вот помимо — чаще всего. — Наклонившись к уху послушника, он добавил вполголоса: — И не верьте ветреницам вроде моей дочери. У неё семь пятниц на неделе. Нынче вы, завтра Барди, послезавтра — кто-нибудь ещё. Из-за баб грустить — только портить кровь. — И сказал на прощанье громче: — Кстати, предложение о моей младшей дочери остаётся в силе. Думайте, любезный. Очень для вас заманчиво. — Консул церемонно кивнул и понёсся дальше со своей свитой.

Феофан оставался на ступеньке, потрясённый, уничтоженный, и бубнил, словно полоумный:

— Нет... не может быть... не желаю верить...

Полтора года, миновавшие вслед за этим, были для него очень непростые. Первую неделю он вообще не ел и не спал, а, забившись в келью монастыря Михаила Сосфенийского, лишь молился и плакал. Исповедь игумену Фотию несколько укрепила его. Духовник, подумав над словами послушника, так сказал:

— Ничего, ничего, мальчик мой, слёзы и страдания очищают душу. А любовь облагораживает. Прежде всего — неразделённая. Помяни моё слово: если эта девушка любит по-настоящему, то она тебя не забудет. Вы ещё увидитесь и поговорите.

— Для чего, владыка? — Сын Николы посмотрел на него с тоской. — Чтобы бередить раны? Нет, я больше не увижу её. Я приму постриг и уйду в пустыню, сделаюсь отшельником или даже столпником [6] .

Настоятель монастыря покачал головой:

— Ох, не торопись. Не хочу отговаривать, это бесполезно, ты теперь не в том настроении, но прошу об одном: не руби с плеча. Лично я считаю, что характер твой — не для уединения и не для монашества. Должен ты быть в миру и писать картины, иконы. Вот твоё призвание, Божий дар, изменять которому — грех.

— Не могу, не имею сил. Краски, кисти — всё противно. Запах льняного масла вызывает тошноту. Звон в ушах, а глаза закрою — вижу лик Летиции, слышу её слова: «Ты мой идеал, мы уже не расстанемся, убегу из дома, лишь бы быть с тобою!» Понимаете, отче? Ведь такими словами не бросаются зря. Ведь она же не сумасшедшая!

— Значит, нечто оказалось сильнее неё. Скажем, воля и расчёты отца. Не посмела ослушаться... Или мнение окружающих: как в Галате отнесутся к бегству из дома дочери Гаттилузи? С живописцем-греком? Пересуды, толки. Гнев родителя... Нет, мой мальчик, всё не так однозначно, как тебе представляется. Ты обязан смирить страждущую душу, перестать голодать, постепенно вернуться к своей работе.

Феофан ответил:

— Вряд ли это выйдет. Я уже не тот.

— Просто ты взрослеешь.