И, конечно, молодая натура одолела недуг: Дорифор начал есть, понемногу окреп, но к Аркадию с Иринеем в их иконописную мастерскую возвращаться не пожелал. Продолжал думать об отъезде на святую гору Афон и уходе в один из тамошних общежитских монастырей, чтобы изменить обстановку, мысли, ничего прежнего не помнить. И решающим в этом смысле сделался его разговор с Филькой, поздно вечером, в доме Аплухира. Филька, разумеется, знал о неприятностях друга, но, не одобряя симпатии Софиана к «подлой итальяшке», с явным наслаждением плесканул в огонь масло:

— А в Галате-то торжества: бракосочетание дочки Гаттилузи. Слышал, нет?

У послушника помертвело лицо. Он пробормотал:

— Стало быть, свершилось?..

— И она теперь трепещет в его объятиях, — продолжал измываться тот, — отдаётся ему по нескольку раз на дню. Погрязает в бесконечном разврате с вечера до утра...

— Прекрати, — взмолился несчастный, закрывая глаза. — Я и так уже на стадии помешательства.

— Женщины — исчадие ада, — веско заключил подмастерье. — Мне давно это стало ясно. Разве Феодора не дьявол? Внешне такая пава, что готов целовать ей ручки. А внутри — бес, каналья, чудище. Как она смеялась над моей к ней душевной склонностью! Свысока, презрительно. Словно я червяк, надоедливая козявка. Чтоб ей провалиться! А другие бабы? Те, которых покупаешь на улице? Сколько денег на них истратил! Но ни с кем не сумел побыть на вершине блаженства. Всё в какой-то спешке, суетно и гадко... Вспоминаю — оторопь берёт.

Дорифор сказал:

— Может, это мы с тобой невезучие народились?

Но приятель продолжал стоять на своём:

— Дело не в везении. Просто на земле не бывает приличных женщин. Ибо все они прокляты вместе с Евой. Совращённая змием, по наследству передала дочерям это наущение дьявола. Женщины в основе своей дьяволицы.

— А монашки?

Он задумался, но потом ответил:

— А монашки просто научились подавлять в себе адское начало. Суть не изменяется. Ведь не зря же на Афоне введено правило: ни одна особь женского рода не имеет права побывать на этой святой земле — ни монашка, ни овца, ни собака.

Феофан заметил:

— Но, возможно, афонцы принижают тем самым святость Девы Марии? Не уверен, что они правы.

— Правы! — распалился его товарищ. — Никакого принижения нет. Пресвятая Богородица — не обычная женщина. И ещё не известно, как происходило зачатье у её матери, Святой Анны, — может, не от мужа, Иоакима, а от Духа Святого тоже? — Филька облизал губы и закончил тираду неожиданно: — И вообще в ближайшее время я туда отправляюсь!

— Ты? Куда?

— На святой Афон.

— Правда, что ли?

— Говорю, как есть.

— Сделаешься монахом?

— Для начала — послушником, как ты. Осмотрюсь, поработаю с братьями во Христе, потолкую с ними. Испытаю на прочность дух. А потом решу. Может, постригусь.

— Не разыгрываешь, признайся?

— Вот те крест!

Софиан по-прежнему смотрел озадаченно:

— Ты меня огорошил... Я ведь сам хотел туда же податься.

Филька поразился не меньше друга:

— Во даёт! Из-за этой сучки?

Сын Николы выставил кулак:

— В морду захотел? Предупреждаю в последний раз.

— Ладно, ладно, уймись. Просто мне не верится, что решишься бросить — и Константинополь, и свою мастерскую...

— Отчего не бросить? Сделаю управляющим Иоанна, он работник грамотный, справится вполне.

Подмастерье продолжал сомневаться:

— Нет, не хватит у тебя смелости. А вдвоём — как бы хорошо вышло! Веселей и надёжней.

— Скажешь тоже, балда! Веселей ему будет вместе! Чай, не в балаган собираемся. В монастырь идём.

— Всё ж таки идём?

— Я ещё подумаю.

Снова говорил с отцом Фотием, а потом с Аплухиром. И чем больше они отговаривали его, тем сильнее Феофану хотелось изменить свою жизнь. Чувствовал себя словно в клетке. Рвался на простор.

Наконец, объявил о своём отъезде Иоанну. Вместе с ним побывал у нотариуса и оформил дарственную грамоту сроком на два года; если по истечении этого времени он не вернётся в столицу, мастерская перейдёт во владение столяра пожизненно.

Накануне отбытия говорили с Анфиской. Та пришла к нему с красными опухшими веками, села в уголке и сказала:

— Фанчик, дорогой, возвращайся скорее.

Он вздохнул печально, на неё не глядя:

— Ой, не знаю, не знаю, детка. На душе непокой, и вперёд не хочу загадывать.

У неё опять побежали слёзы:

— Но ведь я без тебя умру.

Дорифор смутился, подошёл, обнял девушку, и она доверчиво, как покорная собачонка, мордочку уткнула в его рубаху. Молодой человек с нежностью ответил:

— Не умрёшь, пожалуй. Выйдешь за другого, нарожаешь ему детишек и забудешь про меня, грешного.