— Ваша милость кого-то ищет?

Женщина спросила:

— Тут ли Дорифор?

— Да, хозяин здесь, — и закинул подбородок, посмотрев наверх, — на лесах, под куполом.

— Не попросишь ли его, чтобы снизошёл?

— Если честно, то не решаюсь. Он ужасно сердится, если потревожишь его в момент вдохновения. Краски подаю молча. И стараюсь так ступать, чтобы доски при ходьбе не скрипели.

— А когда будет перерыв?

Тот пожал плечами:

— Наперёд не знаю. Может, через час, если не заладится, может, через два. А на той неделе так и не спустился ни разу до сумерек — даже не обедал. Говорил, что будто себя не помнил — целый угол расписал за один присест.

Итальянка расстроилась:

— Вот ведь незадача! Мне-то ждать его тоже не с руки. Но и отвлекать не смею. Видимо, зайду в следующий раз. — И уже повернулась к воротцам, чтобы уходить, как услышала голос Феофана:

— Погоди, Летиция, не спеши, останься.

Оглянулась и увидела стоящего на ступеньках Софиана — борода и лицо в разноцветных кляксах, рукава рубашки чуть ли не под мышки закатаны, фартук тоже весь заляпанный; тряпкой тёр грязные ладони, улыбался в усы, щурился от солнца. Снова произнёс:

— Что сказать хотела?

Дочка Гаттилузи ответила:

— В общем, ничего.

— А зачем же приходила тогда?

— Просто посмотреть.

— На меня или на работу?

— На тебя. Чтобы сделать окончательный выбор.

— Между чем и чем?

У неё покраснели ноздри и порозовели надбровные дуги, но она не заплакала, а сказала жёстко:

— Между моим вдовством и замужеством. Консул Каффы хочет обручиться со мною.

Сын Николы вытянул лицо:

— Консул Каффы? Той, что на Таврическом полуострове?

— Ну, естественно — где ж ещё? Я второй Каффы не припоминаю.

— Но ведь ты ещё носишь траур?

— Речь идёт о весне будущего года.

Он сошёл с крылечка и приблизился к ней вплотную:

— Если ты уедешь, мы с тобой больше никогда не увидимся.

— Да, наверняка.

— И тебе не жаль? — Серые глаза живописца сделались пронзительно огорчёнными.

Барди усмехнулась:

— Дело не во мне, а в тебе. Я тебя приглашала в гости, но не дождалась. Получается, что не мне, а тебе не жаль?

Феофан схватил её за руку, крепко сжал ладонь:

— Господи, Летиция, ты ведь знаешь, видишь: у меня на свете нет никого дороже.

— Как, а дочка?

— Это совсем другое.

— А твоя жена?

— И жену я люблю иначе. Как синицу в руках. А не журавля в небе.

— Я — журавль?

— Ты моя мечта. Недоступная и далёкая, как мираж в пустыне...

Женщина сказала:

— Иногда миражи становятся явью. Утоляют жажду. Только надо верить, что они — оазисы, а не миражи.

Софиан наклонился и поцеловал её пальцы. А она услышала запах краски, шедший от волос мастера. И шепнула:

— Как стемнеет, приходи к моему дворцу, что стоит на улице Кавалерия. Но не к главным воротам, а к боковым. Караульный будет предупреждён, и тебя пропустят.

— Хорошо, приду.

— Не обманешь снова?

— Нет, клянусь, что не обману.

— Если не придёшь, завтра же отвечу согласием выйти за Варацце.

— Нет, не вздумай! Не позволю!

— От тебя зависит. — И Летиция, торопливо набросив на голову накидку, устремилась к воротцам, где её поджидали верная служанка Анжела и телохранитель.

Феофан работать уже не смог, вместе с подмастерьем молча вымыл кисти, а потом сказал:

— Если проболтаешься дома, с кем я нынче виделся, прогоню без звука.

— Понимаю, учитель, буду нем как рыба.

— Значит, отправляйся теперь к хозяйке и предупреди, что меня звал на ужин консул Гаттилузи. И, скорей всего, у него в гостевых палатах мне придётся заночевать. Пусть Анфиса живо соберёт выходные вещи — куртку и штаны, лучшие ботинки и рубаху из венецианского полотна. Принесёшь сюда. Я пока схожу в термы и перекушу в кабачке на Торговой площади. Знаешь, называется «Жареный каплун»? Там и повстречаемся. Ну, ступай скорей. Если всё получится, дам тебе серебряную монетку.

После бани Дорифор почувствовал себя обновлённым, на душе пели соловьи, сердце трепетало, губы то и дело складывались в улыбку. Он сидел в кабачке, пил прохладное красное вино, разбавляя его водой, ел кусок жареной свинины и пытался мысленно оправдать свои действия. Рассуждал примерно в таком ключе: да, прелюбодеяние — грех, но и жить без любви с Анфисой — тоже грех; он не в силах больше этого скрывать и затеет дело о церковном разводе; денег не пожалеет, липовый документ достанет об утере мужской потенции, происшедшей по причине простуды три с половиной года тому назад, и расторгнет брак; пусть они с Летицией не поженятся, но по крайней мере перед Богом Феофан будет чист.