— Боже, что за прелесть! — восхитился Роман. — У меня и близко ничего нет подобного, я, конечно же, уступаю учителю! — ив сердцах скомкал свой пергамент.

Симеон сказал:

— Разумеется, у мастера лучше. Но вот здесь, в уголке, я бы змия добавил. Пусть висит на ветке. Как напоминание о возможности грехопадения.

— Хорошо, добавим, — согласился наставник. — И ещё у Романа выразительно получилось зарево. Тоже надо взять.

Оба ученика были польщены и благодарили. А художник подвёл итог:

— Вместе со мною будете ходить во дворец — помогать с грунтовкой и мешать краски. И отдельные фрагменты поручу вам писать. Я один не справлюсь.

При словах «мешать краски» у Романа ёкнуло сердце. Он подумал: «Нет, рука не поднимется, не смогу». Но Фортуна распорядилась иначе.

Консул заключил жену в башню после того, как её поймали при попытке самоубийства — чуть ли не за пятку схватили и втащили в окно обратно. Дама билась в истерике и кричала, что покончит с собой всё равно, примет яд, повесится, лишь бы разорвать узы ненавистного брака. Монтенегро распорядился содержать Летицию в комнате с зарешеченными окнами, не давать никаких колющих и режущих предметов, а постель стелить на полу, чтобы даже за спинку кровати не было возможности зацепить петлю. И к хозяйке допускалась всего лишь одна служанка, привезённая из Галаты, верная Анжела. Перед тем как впустить её к госпоже, караульные башни совершенно бесцеремонно женщину обыскивали. О свидании с детьми не могло быть и речи. И поэтому дочка Гаттилузи каждый раз спрашивала у пришедшей наперсницы:

— Как там крошки? Всё ли с ними в порядке?

— Совершенно, мона Летиция, совершенно.

— Посмотри мне в глаза, Анжела. Правду говоришь? Ничего не скрываешь?

— Да клянусь, чтоб мне провалиться! Синьорино Григорио кушал хорошо, не капризничал и не плакал, пел весёлые песенки. И у синьорины Томмазы нынче было славное настроение — в приближении дня её именин ожидает драгоценных подарков. В общем, не печальтесь.

Но хозяйка хмурилась, надувала губы:

— Как же я могу не печалиться? Мать сидит под замком, а они там весело поют и довольны. «Доброе известие »!

— Что ж, по-вашему, было б лучше, если бы они заболели и хныкали?

— Замолчи, негодная! Вечно ты смеёшься над моими словами. Я схожу с ума и сама не знаю, чего хотеть. Камень на душе, и не видно никакого просвета.

— Ну, так я вам его открою.

— Что?

— Просвет. Да и камушек с души скину.

— Ты о чём? Снова издеваешься?

— Нет, нисколько. — Наклонившись, сказала шёпотом: — Тот, о ком вы думаете всё время, очень, очень близко.

— Не пойму...

Но Анжела подняла указательный палец кверху, помотала им вправо-влево, затем приложила его к губам. Обмакнув ложку в красный соус, начертала на серебряном блюде букву «F».

Вскрикнув, госпожа ди Варацце пробормотала:

— Неужели?!

А служанка нарочито бесстрастным тоном громко заговорила:

— Дон Эурофео, русский путешественник — помните его? — пригласил к себе в Новый город, что на севере Руси, из Константинополя некоего художника... Познакомил его с доном Лукиано. И синьор консул заказал ему расписать свою спальню. Чем художник теперь и занят.

— Рядом? Во дворце?!

— Ну, конечно.

Слёзы потекли из глаз у Летиции. Страстно сжав ладони, женщина зашевелила губами:

— О, святая Мадонна! Ты меня услышала. Я теперь спасена, спасена. — Посмотрев на подручную с воодушевлением, в полный голос произнесла: — Мне необходимо встретиться с ди Варацце. И сказать ему, что намерение накладывать на себя руки у меня пропало. Я раскаялась в своём поведении и прошу у супруга прощения.

Покивав, Анжела ответила:

— Доведу слова вашей светлости до ушей падре Бонифация. Он их передаст дону Лукиано.

— Да, святой отец добр ко мне. Не откажется помочь, я уверена.

Через день действительно Монтенегро появился в донжоне собственной персоной. Озабоченно проследовал в комнату жены и остановился, будто чёрная скала, на пороге. Та вскочила с матраса, что раскатан был на дощатом полу, и, почтительно опустив глаза, поклонилась. Муж спросил:

— Вы желали видеть меня? Больше не буяните?

Дочка Гаттилузи вздохнула:

— Заточение повлияло на мою душу. Осознала ошибку и хочу принести заверения: ничего плохого делать я с собой не намерена.

— И готовы поклясться в этом на кресте падре Бонифация?

— Без каких-либо колебаний.

— И согласны стать полноценной супругой? Не отказываться больше от брачного ложа?

— Я всецело ваша. Эту ночь мы проведём совместно.

— К сожалению, сейчас у меня в опочивальне находиться нельзя — пахнет красками. Там работает художник из Константинополя — он у нас проездом, — и рисует на стене прелестную фреску. Но как только закончит, я туда вселюсь. И надеюсь, что не один.