Бэт ничего не говорит, и он продолжает уже смелее, чем прежде. Желая научить ее тому, что знал сам раньше. И тому, что довелось узнать за эти годы.

– Тогда с той копшой… если бы ты ударила в другое место, то все было бы иначе. Вот сюда надо было бить - он кладет ей указательный и средний пальцы на место между основанием шеи и косточкой ключицы.

– Человек подыхает спустя минуты после удара. И сразу же после удара у него перестает двигаться рука. Учти, если дотянешься при своем росте. Только бить надо глубоко. Удары в шею вот сюда, - его пальцы перемещаются на шею. Прямо на местечко, где сейчас, к его удивлению, бьется слишком быстро пульс. – Смерть за две-три минуты. В любое место на шее. Не достаешь до шеи или плеча, куда будешь бить?

– В сердце.

– Ошибка, Грин. Потому что оно защищено ребрами. Рискуешь не попасть даже. Решила бить в сердце, бей снизу под ребра, прямо тут, - его пальцы перемещаются вниз от шеи к месту, о котором он говорит. – Но тут все зависит от случая. И от длины лезвия. Я бы бил в печень, Грин. Вот сюда. Под правое ребро. Тебе удобнее даже – ты маленькая. Запомнила? А еще, если руки не прикрыты ничем, как у меня сейчас, то лучше ударить вот сюда.

На этот раз он показывает уже на своей руке, чуть согнув руку в локте. Создавая иллюзорный порез острием ладони.

– Выводишь руку из действия сразу же. И убиваешь заодно. Минут десять. При этом он заливается кровью, как хряк. И Бэт… второго шанса, когда ты достала оружие, у тебя не будет. Если достала, убей. Только так. Никаких сомнений. Никакой жалости. Иначе ты сама труп. Ты ведь и сама понимаешь это сейчас.

– Ты так спокойно говоришь об этом, - медленно произносит Бэт, по-прежнему глядя на то место на его руку, где он провел тот воображаемый порез. – Ты когда-нибудь думал о тех, кого убил? Жалел о том, что сделал?

– Ну, я же не долбанный псих! Конечно же, думал. Но не так, как ты себе думаешь…

Слова вырываются быстрее, чем Дэрил успевает подумать. И только, когда она прикусывает губу, понимает, что снова лажает сейчас. А еще, что, скорее всего, мог обидеть ее.

Охренительно обидеть, если помнить о том, что она убеждена, что с ней далеко не все в порядке…

Дэрил хочет коснуться ее. Просто коснуться руки чуть ниже ее хрупкого плечика, обтянутого джинсовой тканью куртки. Но она ловко уходит от его прикосновения, делая вид, что хочет пить. Наклоняется за бутылкой воды, стоящей сразу у подножия ограждения.

– Если ты убила, Бэт, то жалеть не стоит. Если ты убила, значит, были причины.

– Если бы… Иди спать, Дэрил. Иначе завтра не я буду плести лениво свою задницу, а кое-кто другой.

Бэт больше не желает разговаривать с ним. Это читается во всей ее позе и в голосе, когда она снова напоминает ему о том, что он слишком мало спал прошлой ночью, и что ему необходимо отдохнуть сейчас. Дэрил не спорит с ней, понимая бесполезность этого, и возвращается к постели. Охренеть, когда же я перестану так лажать, думает он, а потом закрывает глаза и медленно погружается в сон под стрекот цикад.

Это вина долбанных цикад, что ему снится этот сон. Только их. Потому что иначе, почему он снова возвращается на террасу домика самогонщика?

Он снова сидит, напротив нее, поигрывая ножом просто потому, что ему охренительно нужно сейчас занять руки. Чтобы не коснуться ее. Этим желанием так и колет в пальцах, которыми он сейчас сильнее необходимого сжимает рукоять ножа.

Она сидит напротив него. При желании он дотянулся бы до нее за считанные секунды. Даже быстрее, чем она сообразит что-то. И она светится, как долбанная лампочка в мягком свете полной луны, на которую смотрит, широко распахнув свои глаза-озера. Рассказывает ему о том, каким должно быть будущее у ее отца. У ее семьи. У нее самой.

Он смотрит на нее – на лицо, освещенной луной, на ее улыбку, на ее светящиеся глаза, и вдруг в голове возникает, словно воспоминание, четкое понимание, что будет впереди. Они сожгут этот домик, когда она предложит. А потом будут бродить по лесам в поисках безопасного места. Для них двоих, как ему охренительно захочется со временем. И ему будет казаться, что они найдут такое место. Затем кто-то утащит ее в долбанной тачке с крестом, и он ничего не сможет сделать. Как не сможет сделать позднее, когда нападет на ее след. Когда придет за ней в тот долбанный госпиталь. Она получит пулю в башку из-за того, что он протупит и не остановит ее идиотский поступок, когда она всадит копше ножницы в плечо. Они увезут ее из Атланты, чтобы обнаружить, что она жива. А еще, чтобы проебать на лесной дороге из-за стада. Проебут на долгих полтора года, которые разделят ее и его не только на эти месяцы.

Навсегда… Эти полтора года навсегда разделят их…и ничего нельзя будет изменить. И он ничего не сможет с этим поделать.

И от осознания этого перехватывает в горле, а глаза начинают предательски слезиться. Он отводит взгляд всего на мгновение в сторону, чтобы не выдать ей своих чувств сейчас. А когда возвращает обратно, то обнаруживает, что терраса пуста. Ее нет. И он не на террасе домика самогонщика, а на крыльце дома Граймсов в Александрии.

Он совершенно один в темноте ночи.